в то тяжкое прошлое. Как из тумана выплыло: вот он, нетвердо ступая, подходит к входной двери. Там продолжают настойчиво жать на старую эбонитовую кнопку. Он ждет своего сотоварища, того самого адвоката, который обещал принести опохмел. Звонок хрипит низким надтреснутым голосом. Он с трудом открывает дверь и тут же слепнет. Пространство взрывается искрами и опрокидывается в черноту. Остатками сознания чувствует, как его куда-то тащат…

…Он сидел на полу, прислонившись к холодной стене. Под подбородком щипало, там было мокро. Кисть руки, которая попыталась узнать причину влаги, окрасилась в красное – кровь. В голове гудело. Он сфокусировал взгляд. Перед ним стояли три дюжих молодца опять же в черном.

– Очухался? С тобой хотят поговорить, – Ему протянули телефонную трубку.

– Привет!

– A-а, это ты, Брут? Здравствуй, Дима…

– Узнал… Что ж, так даже лучше, не будем терять времени. Подписывай! Парни шутить не будут. Не заставляй их брать грех на душу. Будешь жить здесь же на Арбате. Тут твоих «коллег» еще много, подъездов тоже – выбирай любой. Ты ведь уже не человек, Женя! Ты алкаш конченый. Подонок. Животное. Сколько тебе осталось? Зачем тебе все это? Тут нормальные люди будут жить. Счастливо и с удовольствием.

– А ты, Дима, знаешь, что такое счастье? Ты же всю жизнь только брал! Не пробовал хоть раз дать? Это занимательно, поверь.

– Вот я тебе и даю! Шанс…

– Ладно, раз пошел такой разговор. Догадываюсь, возможно последний… Ответь мне только на один вопрос: «За что?..»

– За что-о? – На том конце трубки захлебнулись от ярости. Там вопили так, что пришлось отодвинуть телефон от уха.

– У тебя все всегда было! С детства! Велосипед, который мы просили у тебя покататься. Магнитофон, который бегали к тебе всем Арбатом слушать. Всё! А что у меня? Мама – медик среднего звена, папа – учитель литературы. Всей пользы от них – пилюли от ОРЗ и знание азов русского языка да никому ненужной литературы.

– Жаль, Дима, твой отец этого не слышит. Михаил Борисович сейчас бы крепко расстроился…

Михаил… До него вдруг дошло. Как же он сразу не сообразил!..

– Ай-яй-яй, товарищ Михайлов! А еще советский журналист!

– Нет больше никакого Михайлова, как нет и советской журналистики. Ничего больше нет! Я столько учился, царапался, пробивался и все – крохи. Ты же у нас интеллектуал, остроумец! Душа всех наших компаний. Единственный объект внимания. И художник, и циркач с именем, и жена любящая. И бабла всегда было вагон! Все тузы по жизни тебе! Ненавижу!..

– Понимаю! Ничего нового под луной. Классика жанра твоей нелюбимой литературы: Авель – Каин, Хам – Сим.

– Давай без намеков…

– Тебе до Сима, как до той самой луны! Тот порядочный человек был. Ты, Дима, Хам с рождения! Во всех смыслах.

– Зато ты теперь – Ной! У разбитого ковчега…

– Мелко, Дима, мелко… Машину мою, которую «угнали», ты продал тассовцу, я с ним имел беседу. Статейка твоя липовая лишила меня звания. Жену ты мою увел. Семью погубил. Бабла давно нет. Тело мое искалечил. Меня уже почти нет, а ты все продолжаешь завидовать?

– Значит, ты все знал… Ну, что ж, тем лучше. Все, хватит, поговорили. Подписывай! Приехали на конечную. Поезд дальше не идет. Просьба освободить… жилплощадь.

– Не получится, Дима. Это не машина, которую ты тогда продал. И не Совуля, которую ты попользовал и выкинул. У меня нет больше ничего. Квартира мне не принадлежит. Она давно арестована в пользу государства. Бумаги сейчас вручу твоим приятелям…

Художник в рассказе сделал паузу.

– Вот так это все и случилось… – Глубоко вздохнул и резко выдохнул, словно выбросил из себя всю налипшую дрянь. Улыбнулся.

– Вот так я и остался ни с чем. Но живой… Протрезвел. Оглянулся. Ни жены. Ни друга. Ни бандитов. Если они вообще были. Словно приснились…

Любые потери – это приобретения, если разобраться. Опыт!.. Из меня хороший кролик получился. Или собака. Может, даже крыса, которых препарируют. Жизнь меня, видимо, выбрала, как раз для этих опытов. Только вот наука Жизни, в моем лице, вряд ли продвинулась вперед. Мой пример никого ничему не научит. Каждый учится на своем…

Ты спрашивал как-то, что есть смысл моего творчества? Тогда я нес тебе какую-то заумную чушь. Видимо, не знал ответа. Или растерялся. Теперь скажу – только сейчас понял. Смысл – осветить души потемки. Прежде всего своей…

Лет восемь тому назад я увидел Совулю. Тут, на Арбате. Она шла с букетом из осенних листьев. Прижимала к груди. Улыбалась, как Офелия, словно была не в себе. От нее пахло недорогими духами. И одиночеством…

– Так это та картина, где…

– Да! Именно та… Угадал. Хоть я и спрятал смысл в огненном вихре.

Время все сметает на своем пути. Сжигает. Как крематорий. И любовь, и боль. И славу, и успех. Нищету и достаток. Финальная станция у всех одна – забвение. Главное – всегда оставаться человеком. Чего бы тебе это ни стоило…

Бывший полетчик смахнул со стола невидимые крошки, отряхнул руки.

– Как мне тогда удалось выжить, ума не приложу. Возможно, что терять мне уже было нечего. А может, все проще: побеждает всегда тот, кто отказывается проигрывать…

Пашка слушал рассказ художника, и его не покидало чувство, что в его жизни что-то подобное уже случалось. Наконец его осенило – Джессика! Америка. Ну, конечно же…

Пашка, как можно деликатней, вернулся к услышанной истории.

– И как поживает во всем этом ваш «друг»? – Пашка пальцами изобразил кавычки.

– А что ему будет? Он добился всего, о чем мечтал. Живет. Если это можно назвать жизнью. Внутри – гниль. С этим жить тяжко…

– Вы простили?

– Не знаю. Наверное. Пусто как-то…

Художник помедлил, словно не решаясь озвучить самое больное. Медленно, разрывая слова на паузы, тихо произнес:

– Три года назад Совули не стало. Суицид…

Пашку дернуло, ударило куда-то в сердце и мозг: «Джессика!.. Параллельная реальность! Один в один! Почти в одно и то же время!..»

Пашка встал, подошел к широкому окну. Уткнулся лбом в прохладное стекло.

– Скажите, почему в жизни людей все повторяется: события, судьбы, поступки?

Художник подошел, положил руку на плечо.

– Ты когда-нибудь видел песочные часы? В судьбе каждого из нас они присутствуют. Так вот, как их нии переворачивай – выглядят одинаково. Разница лишь в том, где песок…

Они молча смотрели через мутное стекло на серый загрунтованный холст сплошных облаков. Воображение рисовало картины их прошлых жизней. Золой…

Глава двадцать первая

– Здрасьте, дядь Жень! В гости еще пускаете? –