Естественно, Майка на эти два куска обштопывают и выдают ему лишь крохи в размере двухсот пятидесяти баксов, потому что мелочная политика, в которую вовлечены выдохшийся менеджер, тут же слинявший скаут и жадный владелец клуба «Чикаго» не оставляет места для какой бы то ни было честности или человеческого сочувствия. Вот так это и происходит, и двадцать лет отработки бантов и упорной борьбы в центре поля, и долгие ночные разъезды на автобусах, чтобы на следующий день сыграть два матча подряд, и так пока наконец Майк Катнер не становится воистину человеком на гвоздях, человеком, который готов встать в разминочный круг, если понадобится подменить Иисуса на Голгофе.

И что замечательно в этом романе, помимо ошеломительного понимания, что такое на самом деле быть крепостным Главной лиги – то есть рабом, так это то, что ни разу Асиноф не показывает нам события с точки зрения Майка. События каждой главы мы видим глазами Отца, Менеджера, Репортера, Негра, Комиссара, Жены и других, чьи потребности, запросы и тайные желания переплетались с путями, по которым блуждал, сталкиваясь с мелкими трагедиями, составлявшими его жизнь, Майк Катнер.

Живых людей продают, покупают и обменивают, гибнет их юность, разбиваются сердца. И даже сегодня этот роман разбивает миф о любимом спорте Америки.

Бывает, что Асиноф становится чересчур пафосным – написано это было все-таки в середине пятидесятых, – но ненадолго, и снова он возвращается к сухому гладкому письму, которое позволяет передать дух времени и воссоздать образ жизни так точно, что нам, легковерным фанатам, остается только удивляться. И каждый раз эта блестящая доступная широкому читателю классика дает нам нечто настолько верное и настолько резкое, что мы чувствуем, как проницательность и мастерство Асинофа затмевает чистое совершенство его письма. Вот, например, рассуждение Старого Бейсболиста в чертовски жаркий день, когда публика над ним издевалась:

Все эти годы, что он играл в профессиональный бейсбол, сколько он помнил, столько и ненавидел орущих в толпе, что смотрели на него в тысячах иннингов. Он их ненавидел за непостоянство, за вопящее издевательство, за уханье и визг, за жестокость, с которой они пинают упавшего. Он ненавидел притворные попытки следовать тому, что они называют «спортивным поведением», краткий миг аплодисментов, который якобы должен искупить те часы насмешек, насладиться которыми они на самом деле и приходили. Как если бы все игроки не играли в ту игру, которую можно с удовольствием смотреть, а были бы карикатурами, объектами любви или ненависти, героями или негодяями.

Это как работа Кэла Рипкина-младшего в обороне – кажется простой, пока сам не попробуешь и не хлопнешься на задницу. Вот так и Элиот Асиноф пишет на первый взгляд настолько просто, что сразу и не догадаться, сколько он перекопал информации из жизни совершенно обыкновенного человека с одним особым талантом и всепоглощающей любовью к спорту, пока не заметишь, что тебе трудно стало читать, что буквы расплываются от слез и что щемит в груди.

Харлан Эллисон – автор и редактор семидесяти четырех книг. Последняя – «Спад» («Хафтон Мифлин»). Сидел на дешевых местах кливлендского стадиона «Лейкфронт», когда легендарный Лерой «Сэтчел» Пэйдж впервые вышел питчером в Главной лиге.

* * *

29 июня 1998

М-ру Дэвиду Кайпену,

Редактору, Отдел обзоров книг,

«Сан-Франциско кроникл»

–

901 Мишн

Сан-Франциско, Калифорния 94105

Сэр!

Мне плевать, если Вы меня считаете мудаком и деревенщиной, но я решительно против того, чтобы Вы обращались ко мне как к мудаку и деревенщине. Ваш телефонный звонок был оскорбителен. И не рассчитывайте отыскать крысиную нору рационализации, через которую Вам удастся ускользнуть. Вы нарушили свое обещание – просто нарушили, не менее того. Между нами был заключен договор с простыми и ясными условиями.

Я со своей стороны, так как Вы хотели получить выгоды (реальные или воображаемые, большие или малые) от использования моего имени на своих страницах, должен был написать для Вас обзоры книг из согласованного нами обоими списка. Так как Вы знали, что я, разумеется, получаю гонорары, намного превосходящие те жалкие и смехотворные суммы, которые «Кроникл» платит тупым поденщикам, кропающим аннотации на задние сторонки обложки, я Вам сказал, что напишу обзор «на рассмотрение» – чего не делаю ни для кого, – и оставлю на Вашу добрую волю уплатить мне гонорар по верхней ставке в режиме наибольшего благоприятствования. Первый обзор я согласился написать без всяких обязательств со стороны Вашей или «Кроникл». При этом было поставлено только одно условие.

ОДНО.

Это был не намек, не предположение, не то, что подлежит обсуждению или изменению, и не то, что может быть превратно истолковано, смягчено или забыто после какого-нибудь «ой, простите!», это было не слишком сложное, но значительное условие. Это ОДНО-ЕДИНСТВЕННОЕ УСЛОВИЕ состояло в том, что написанное мною никто не тронет. Ни Вы, ни Ваша секретарша, ни какой-нибудь идиот-редактор, ни много о себе возомнивший будущий писатель, полагающий, что может перефразировать мои слова и сделать их яснее или умнее, ни Ваша матушка, ни сам Иисус-мать-его-Христос. Какая буква в слове НИКТО Вам непонятна? Повторяю еще раз: НИКТО.

Мы договорились, что, если обзор будет слишком длинный, слишком короткий, слишком противоречивый или слишком хрен-его-знает-какой-еще, Вы свяжетесь со мной и я изменю текст или сниму его, если сочту, что таковые изменения не могут быть внесены.

Вот ТАК договаривались мы с Вами, Кайпен. И у Вас не хватило смелости предупредить меня до того, как Вы выпотрошили мою статью, что Вы это собираетесь сделать. У Вас было время: две полные недели до ее выхода в печать. Полно времени сказать, что не хватает места напечатать ее целиком или что Вам не нравятся отдельные места, или что слишком уж у меня сочный язык и Вы его хотите «подсушить».

Мы с Вами говорили трижды после получения Вами статьи, и Вы сделали три предложения, с двумя из которых я согласился, а в процессе обсуждения третьего мы условились, что я поищу замену не понравившемуся Вам слову. Я даже добавил слово «потом» перед «скрестить ноги», раз Вам так хотелось.

Короче, сопляк, я тебе доверял. А ты меня кинул. Я позволил тебе одурачить меня.

А после этого у тебя хватает наглости, бессовестности, нахальства и дерзости мне звонить с жалким мальчишеским Урия-Хиповским «mea culpa» и притворяться, будто ты сравнил мой обзор в рукописи с уже напечатанным текстом и только тут обнаружил, что его самую-самую-самую малость изменили!

Детка, это не «Школьные годы Тома Брауна». Это взрослый мир взрослых людей, которым приходится полагаться на этичность друг