Большую роль в ведической «группе» играли, с одной стороны, брахман, адхварью, удгатар, а с другой стороны — хотар. Первый — практически один и без помощников — самый важный персонаж: одним своим присутствием он обеспечивает связь между видимым и невидимым, поскольку он сам, как указывает его имя, является человеческим воплощением нейтрального брахмана, осмысление которого до сих пор вызывает споры, но который в любом случае обозначает нечто весьма существенное в формулировке священного, т. е. того, что связано с отношениями земного мира с потусторонним миром. Тогда как остальные священнослужители имеют дело с внешней стороной священного, брахман погружен в него, идентифицируется с ним. Следовательно, он одновременно является как совершителем, так и служителем жертвоприношения. Пока ритуал идет нормально, он ограничивается пассивным, хотя и необходимым присутствием, оставаясь молчаливым и неподвижным рядом с тем, ради кого совершается жертвоприношение. Но если происходит ошибка, то только он — благодаря своему статусу и своей глубинной связи с сущностью ритуала — может ее исправить. Поэтому именно он получает большую часть оплаты жертвоприношения, а именно — половину. Его обычная Веда в канонической классификации — это магическая Атхарваведа.

Что касается адхварью и его служек, то это самые деятельные священнослужители. Они занимаются материальными процедурами и манипуляциями, одновременно произнося вполголоса связанные с жертвоприношением слова, яджус, объемистый корпус которых, Яджурведа, сборник всех формулировок ритуалов, и есть собственно Веда, свойственная таким жрецам. Наименование адхварью — слово, производное от глагола adhvary-, adhvarīy-, «совершать жертвоприношение», — само извлечено из древнего образного названия «литургии», adhvará, которое ее характеризует как мистический «путь». Действительно, adhvará, с архаическим чередованием r/n неотделимо от ведического ádhvan-, авест. aδvan-«путь», с которым, возможно, связано весьма отдаленное в пространстве древнее скандинавское название лыжи öndurr.

Из двух других типов священнослужителей один, удгатар, вместе со своими заместителями составляет хор певчих. Их книга — это Самаведа; а другой — хотар, единственный, кто имеет индоиранское название (ср. авест. заотар) — торжественно произносит более или менее длинные ряды строф Ригведы. В самих гимнах Ригведы слово хотар употребляется в первую очередь, когда речь идет о боге-огне, Агни, который является хотаром для богов.

Рим не имеет эквивалента для двух последних типов жрецов, потому что у него нет и эквивалента для ученого лиризма ведических гимнов, как и для их сопроводительных мелодий. Конечно, в некоторых частных случаях в Риме прибегают к пению, но достаточно оценить эстетическую сторону известных carmina — салийской, арвальской — чтобы понять, сколь велико здесь различие. Напротив, две крупных составляющих коллегии понтификов, стоящих ниже царя, могут быть в какой-то мере прояснены, исходя из ведических фактов, в частности, в связи с различиями между брахманом[692] и адхварью.

Фламины не образуют коллегии. Каждый из них автономен, одинок и связан с определенным божеством, от которого он берет себе имя. Фламины не являются жрецами, преимущественно занятыми жертвоприношениями, как это нередко утверждают. Все священнослужители совершают жертвоприношения, и даже фламин Юпитера — не единственный, кто совершает жертвоприношения Юпитеру. Что является внешней характеристикой фламинов — это изоляция, напоминающая одиночество каждого брахмана, входящего в группу, совершающую жертвоприношения. Высокое положение трех старших фламинов, стоящих ниже одного только царя, также напоминает почетное положение брахмана, и, по-видимому, причина одна и та же. Мы хорошо осведомлены только в отношении фламина Юпитера, но с ним все ясно, а то немногое, что мы знаем о фламинах Марса и Квирина, аналогично этому. Отношение фламина Юпитера к его функциям — всепоглощающе и глубоко лично, насколько это возможно. Он ежедневно празднующий, постоянный жрец, и даже ночью он не снимает некоторые из своих знаков отличия. Он также не должен покидать Рим больше, чем на одну ночь, и это первоначально входило также в правила, регламентировавшие поведение фламинов Марса и Квирина. Как говорит Плутарх (Q. R. III) ώσπερ έμψυχον καί ιερόν άγαλμα, — он подобен живой и святой статуе, — ограничен сетью неизменных жестких правил личного поведения. Это значит, что он интересует Рим не только в отношении совершаемых культовых обрядов, но и тем, что он представляет как личность. Жрец бога, важнейшего по своей функции, он служит этому богу, но в то же время является воплощением этой функции, ее сущности. И дело не в его опыте как ученого мудреца и не в мастерстве исполнителя церемоний жертвоприношений: главное здесь в том, что он владеет тайнами мистических сил, и поэтому важна его личность. Он ценен своим телом в той же мере, как и своими речами и жестами: благодаря ему — в древней структуре, олицетворяемой триадой Юпитер-Марс— Квирин — Рим оказывает влияние на саму высшую треть невидимого мира: он представляет собой чувственное, человеческое окончание пучка мистических соответствий, второй конец которых заключается в верховной власти и находится в небесах Юпитера; точно так же фламины Марса и Квирина являются человеческой стороной соответствий, ведущих к воинской силе Марса и творческой активности многих богов, связываемых с Квирином на уровне «третьей функции». Благодаря этому маленькому человеческому окончанию Рим постоянно сохраняет — как в рамках культа, так и за его пределами — связь с другим концом, с главным членом каждой корреляции. Многие из тех правил — положительных и отрицательных, — которые навязаны фламину Юпитера, имеют (как уже было сказано выше) только одну цель: постоянно символически выражать и, следовательно, поддерживать и сохранять в целости и сохранности одну важную отличительную черту функции Юпитера как верховного властителя или передавать близость, чувствительность самого фламина Юпитера по отношению к области космоса, мистически связанной с этой функцией, — к небу. Возможно, два других старших фламина, каждый в своей сфере, первоначально были живыми носителями символизма такого же типа.

Такая полная и глубоко личная форма связи фламина с его функцией имеет свои последствия: он вне истории. Ежедневно, ежемесячно, ежегодно он совершает религиозные обряды и соблюдает точно установленные неизменные обязанности, но он не имеет власти, необходимой для того, чтобы актуализировать, истолковать какие-либо новые нужды и отреагировать на них. Фламин Юпитера — человек, имеющий столь близкие связи с небом, — не передает волю небес: это дело авгуров. А фламин, как подсказывает нейтральность его наименования, лишь в общем, традиционно и почти пассивно поддерживает связь с третью[693] мира. Это описание противопоставляет фламина как понтифику, так и царю.

Коллегия понтификов (а точнее — верховный понтифик, поскольку все остальные всего лишь его представители) действует активно, будучи неотъемлемой частью реальной жизни. И главная задача здесь