- Хрен тебе! - пискнул кто-то в темноте голосом слишком тонким, чтобы заподозрить принадлежность существу крупному, а затем с легким шуршанием обладатель голоса пустился увеличивать дистанцию.

- Грубый тут живет народ, - рассудил книжник укоризненно. - Хотя, конечно, кто еще попадется на поверхности.

- Сам дурак! - на бегу пропищал собеседник, и в этот момент Хастред склонен был признать, что он недалек от истины. Разговаривать посреди темных катакомб невесть с кем едва ли было признаком большого ума. Зато, дурак не дурак, а нашел проржавевшую лестницу, хитроумно утопленную в нишу стены — если бы не знал, что искать, мог бы и мимо проскочить.

Ступени лесенки ныли, гудели и прогибались под почтенным гоблинским весом, и пару раз даже мелькнула мысль — не пойти ли поискать выхода более респектабельного, в камне там продолбленного или хотя бы устроенного не в те времена, когда о технике безопасности еще никто слыхом не слыхивал. Сапоги соскальзывали, цепляться приходилось не только за верхние ступени, но и за каменные выступы, выглядевшие понадежнее, а в трех саженях от земли лестничная шахта сузилась настолько, что пришлось попытаться втянуть в себя плечи (зато стало возможно опираться спиной на твердый камень, что немного сгладило трагизм ситуации). Выход из шахты оказался накрыт увесистой дубовой крышкой — хорошо что не кованой стальной, ослабленные ступени лестницы не выдержали бы совокупного веса гоблина с такой добавкой; а вот деревянная услужливо подскочила, стоило Хастреду двинуть в нее снизу кулаком, и открыла выход на мрачную захолустную улочку, уже прикрытую деликатным покрывалом ночи.

- Знай наших, - пробурчал Хастред и полез из люка наружу. Пока пытался протиснуть гроссмессер, взявшийся цепляться сразу всеми своими выступающими деталями — а у него их было на одну больше, чем у нормального меча, поскольку эфесы подобных клинков обычно оборудуются боковым гвоздем-нагелем, и этот не был исключением — успел перебрать целую череду мыслей, от бравурных (преуспел же!) до цинично-уничижительных (надо же, зашел в город, справился). Вот беда с этими мыслями, летают они так шустро, что никак не успеваешь разглядеть, какую стоит ловить и додумывать, а от которой лучше уклониться и дать ей просвистеть мимо.

Ну что ж, выбрался и ладно, тем более выбрался удачно — в нескольких шагах маячила перекошенная дверь с начертанным на ней символом Подземки.

Крышку люка книжник вернул на место и заколотил в обводы дыры сапогом, мстительно пожелав подземной пискле попробовать ее теперь вышибить, когда приспичит глотнуть свежего воздуха. Прислушался: походу, щеголь еще не выбрался в районе мясобойни, иначе б сейчас его вопль пробуждал окрестности. Наверное, дух переводит и лишнее из штанов вытряхивает после неожиданной встречи.

Ну, жизнь пусть идет своим чередом, а мы пойдем своим, постановил Хастред и бодро двинулся ко входу в Подземку.

Интермедия, часть 3

Возвращение в покинутые ранее края — источник совершенно особенного ощущения. Вот пихаешь дверь... не осилив, удивленно хмуришься и наваливаешься... и тут словно курьер с запоздалым извещением выплывает воспоминание, что эту-то паскудную дверь тянуть надо, и на душе образуется специфическая смесь щекочущего смеха, теплоты и закваски на дрожжах. Глядишь на лица, чьи челюсти недоуменно отвисают, пока их обладатели силятся примирить очевидное с невероятным, и преисполняешься торжества, не злорадного, а эдакого добродушного — чего, мол, не ждали, социально безответственные особи? Шагаешь по скрипучему полу, в уме держа кстати выскочившую отметку, что вон там половица надломленная и на нее ступать не следует, и благополучно этого избегаешь, зато спотыкаешься о барабан, которого здесь раньше не стояло, и высокомерное недоумение так и лезет из нутра: вот нормально ж тут раньше было, нахрена перестановку делали? Я-то вон какой орел, где бывал, чего творил — но вы-то, с места не сходящие, чего суетитесь, тоже что ли тем временем хотели приключений по своему посредственному росту?

Доразвить эту мысль Хастред не сумел, потому что барабан из-под его ноги вылетел как ядро из катапульты и, будучи барабаном, гулко стукнулся о голову, выпирающую из самого центра скального массива. Пардон, не скального, а мясного массива, усаженного за самый уважаемый столик. Массив издал краткое восклицание на тему удивления, оперся обеими верхними конечностями о стол и совершил разрастание в высоту, по итогам коего приложился пострадавшей головой уже вторично — на этот раз о стропило.

У бытности большим свои недостатки.

О-о, - мысленно посетовал Хастред, признавая в массиве крайдера.

Крайдеры были донельзя любопытными персонажами — ну, вы знаете, из тех, о ком можно интересно и азартно рассуждать, желательно там, где они не водятся и не могут принять участие в обсуждении. В силу слаборазвитости они не умели красочно рассказывать, от кого ведут род, не имели установившихся политических взглядов, не могли определиться с вопросами, определяющими место этнической группы на полотне социального мироздания — типа, за которых будешь, за гномов или за гоблинов? Три вещи давались крайдерам хорошо — внушать внешним видом трепет, шарашить дубиной и выживать в заснеженных таежных лесах, пользуясь преимуществом косматой шкуры. В остальных навыках, в особенности основанных на использовании ума, крайдеры были... гкхм... впрочем, вы можете бестрепетно сказать - «так себе» хоть в глаза самому крайдеру. В большинстве случаев вы успеете доесть свою похлебку, обсудить цены на гвозди и убежать темными переулками, прежде чем он сообразит обидеться.

Чтобы он обиделся быстро, ему следует врезать. Например барабаном.

Хастред знал о крайдерах мало, хотя неоднократно видел их во время путешествий, а один раз даже обедал в их кругу и едва-едва, почти лопнув, переплыл детскую порцию. Эти ребята вымахивали хорошо за сажень и состояли не столько даже из мускулов, сколько из толстенных грубых жил, эдакие волосатые чумпы-переростки с бездонными желудками, променявшие клептоманию на болевой порог, для преодоления которого нужна стремянка. Видимо, по происхождению их следовало относить к гигантам, хотя бы исходя из базовых замеров. Единственным их вкладом в мировую культуру по праву считались скачки на пьяном мамонте, зрелище столь же впечатляющее, сколь нелепое. Книг они не писали, а на тех, кто дозревал писать книги про них, рано или поздно неосторожно наступали, так что в теоретическом ракурсе эти бугаи оставались непознанными. Ну, а что бывает, когда ты пинком задеваешь парня втрое тяжелее тебя и с моральными устоями, застрявшими на отметке «моя твоя бить дубина для гыгы», можно было прикинуть и без оглядки на расу.

- Разложили тут, - проворчал книжник с легкой ноткой извинения и,