суд штата и признал в этом превышение полномочий, он не восстановил работу легислатуры. Непреклонный губернатор Индианы Оливер Мортон просто убедил республиканских членов легислатуры бойкотировать заседания, после чего легислатура приостановила работу из-за отсутствия кворума. Последующие два года Мортон управлял своим штатом единолично, без легислатуры — и без привычных ассигнований. Вместо этого он брал займы в банках и у частных предпринимателей, обложил республиканские округа «контрибуцией» и взял 250 тысяч долларов из особого фонда военного министерства — все эти меры не были предусмотрены законом, а может, и вовсе были противозаконны. Но республиканцы повсюду руководствовались тем же, что и Мортон, постулатом: чтобы спасти конституционное государство от уничтожения, следует расширенно трактовать саму Конституцию[1074].

Постулат этот нашел подтверждение в поведении администрации во время самого громкого дела о нарушении гражданских свобод во время войны: ареста Валландигэма военными властями и обвинения его в государственной измене. Валландигэма вряд ли можно было назвать невинной жертвой; наоборот, он спровоцировал этот арест, чтобы придать новый импульс своей вялотекущей кампании за губернаторское кресло в Огайо. Он нашел нечаянного союзника в лице генерала Бернсайда, чье политическое чутье ничуть не превосходило военное (проверенное Фредериксбергом). Назначенный командующим Огайского военного округа (включавшего штаты, расположенные на этой реке) после отстранения от командования Потомакской армией, Бернсайд решил обрушиться на «медянок» с репрессиями. В апреле 1863 года он выпустил приказ, согласно которому каждый, кто «открыто или скрыто» выражает измену, должен быть предан военному суду и подвергнут смертной казни или высылке[1075]. Бернсайд не разъяснил, что он понимал под «скрытой изменой», но вскоре об этом узнала вся страна.

Валландигэм увидел в этом приказе свой шанс. 1 мая он произнес речь на митинге в Маунт-Верноне, будучи заранее осведомлен о том, что там будут присутствовать агенты Бернсайда. Речь его содержала уже ставшую привычной антивоенную риторику. Согласно отчету офицера штаба Бернсайда, Валландигэм осуждал «жестокую, безнравственную, ненужную войну», ведущуюся «ради уничтожения свободы и торжества деспотизма… войну за освобождение негров и порабощения белых». Этих слов для Бернсайда оказалось достаточно, и он послал отряд солдат, чтобы арестовать Валландигэма в его доме в Дейтоне. Будто имея целью подтвердить обвинения в деспотизме, отряд ворвался в дом посреди ночи и выволок Валландигэма на улицу на глазах у бившейся в истерике жены и перепуганной свояченицы. Пока его сторонники бунтовали на улицах и жгли редакцию дейтонской республиканской газеты, 6 мая в Цинциннати собрался военный суд и предъявил Валландигэму обвинение в «выражении сочувствия» врагу и высказывании «изменнических мнений, имевших целью ослабить мощь государства, [подавляющего] противозаконный мятеж[1076]. Не желавший доводить дело до смертного приговора суд рекомендовал поместить Валландигэма под стражу до окончания войны, и Бернсайд отдал такой приказ. Валландигэм подал прошение о признании своего ареста незаконным, но федеральный судья отклонил его, заметив, что действие приказа habeas corpus в подобных случаях приостановлено президентом.

Эти события вызвали взрыв ярости со стороны демократов и тревожные разговоры среди многих республиканцев. Самый весомый голос против раздался из Олбани, со съезда «военных демократов», многозначительно спрашивавших, пытается ли правительство подавить мятеж на Юге или «искоренить институты свободы на Севере»? Дело Валландигэма заострило многие вопросы, касавшиеся толкования Конституции. Может ли речь считаться актом измены? Может ли военный суд возбудить дело против гражданского лица? Имел ли право генерал (а в данном случае и президент) созывать военный суд и приостанавливать действие habeas corpus на территории, удаленной от линии фронта, где нормально функционируют гражданские суды?[1077]

Вопросы эти били в самую сердцевину политики администрации, пытавшейся тушить «пожар в тылу». Линкольн не хотел вести обсуждение этих вопросов в таком ключе. Его привел в замешательство арест Валландигэма Бернсайдом, о котором президент узнал из газет. Поставленный перед фактом, Линкольн счел, что меньшим из зол будет поддержать Бернсайда, а не осудить его, однако, пытаясь свести к минимуму политические последствия этого дела, он заменил тюремное заключение Валландигэма высылкой. 25 мая союзная кавалерия препроводила его под парламентерским флагом к позициям генерала Брэгга к югу от Мерфрисборо, где мятежники с неохотой приняли нежданного гостя.

Рассудительной поступок Линкольна имел лишь один недостаток: находясь в изгнании, Валландигэм выдвинул свою кандидатуру на пост губернатора Огайо на волне сочувствия от демократов штата. Попав в Уилмингтон, он сел там на корабль, прорвавшийся сквозь кольцо блокады, прибыл в Канаду и поселился в приграничном городе Виндзор, откуда и вел свою предвыборную кампанию. Перед тем как покинуть Юг, он разговаривал с несколькими конгрессменами Конфедерации и армейскими офицерами. Перед ними он развил свою идею воссоздать Союз путем заключения перемирия и ведения переговоров. Южане отвечали, что мир для них приемлем только на основе признания независимости Конфедерации. Если Валландигэм полагает, что Союз можно возродить путем компромисса, то он «жестоко заблуждается». В конфиденциальной беседе с агентом конфедератов Валландигэм сказал, что если Юг «сможет продержаться этот год, то сторонники мира на Севере сметут клику Линкольна с лица земли». Валландигэм не оставлял надежду на постепенное объединение, но у агента создалось впечатление, что если Юг откажется объединяться, то «тогда, возможно, он поддержит нашу независимость»[1078].

Именно на этих принципах (за исключением «возможного» признания независимости Юга) Валландигэм и строил свою странную кампанию за пост губернатора. Задолго до того, как избиратели Огайо в октябре пришли на участки, успехи северян на фронтах поставили под сомнение мирную доктрину Валландигэма. Тем временем Линкольн решил разрядить напряжение, связанное с подозрением в попрании гражданских свобод, дважды ответив открытыми письмами критикам из демократического лагеря. Он отверг обвинение в том, что Валландигэма арестовали «только за слова, произнесенные им на общественном собрании». Арест был продиктован скорее тем, что «он пытался, и небезуспешно, помешать призыву в войска [и] поощрял дезертирство… Он наносил ущерб армии, от существования и боеспособности которой зависит жизнь всего государства». После этого президент задал риторический вопрос, ставший самым веским (и знаменитым) его аргументом: «Неужели я должен расстрелять несмышленого мальчишку, который бежит из армии, и одновременно оставить целым и невредимым коварного агитатора, который подстрекает его к дезертирству?.. Я считаю, что в этом случае заставить умолкнуть агитатора и спасти мальчика является не только конституционным, но и милосердным актом». «Страшный мятеж» проник и на Север, продолжал Линкольн, где «под прикрытием „свободы слова“, „свободы печати“ и habeas corpus [мятежники] рассчитывают набрать среди армию шпионов, информаторов, осведомителей, пособников и подстрекателей». Таким образом, вся страна могла считаться театром военных действий, вот почему аресты военными в районах, удаленных от линии фронта, были оправданными. Гражданские суды оказались «совершенно