И соседи, и кровная даже родня

Убоялись бы, совесть грехом бременя,

Выкрасть Рупрехта бренные кости

Да еще схоронить на погосте.

Или был нечестивец по чести казнен,

И поэтому чуда сподобился он?

Или здравствует он и поныне?

Или прах его подле святыни?

Если впрямь в освященной земле его прах,

Диво дивное в наших случится краях;

Если жив — посвятит себя Богу,

На блаженную встанет дорогу,

Устремляясь к святому чертогу.

Без сомненья, чудесное просит чудес.

Отошедший столь дивно — достигнет небес!

Люд гадал, помирая со смеху, —

Кто устроил такую потеху?

Неужели Волхвы, Кёльна гордость и честь,

Осужденному славную подали весть?

Или девы Урсулы блаженной,

Те, что в кельнской земле погребенны,

Вняли мнихов молитве смиренной?

Утверждали одни — Короли мол, Цари

Волхвовали о нем от зари до зари,

А другие твердили — Урсула,

Видно, в сердце его помянула.

А кому-то казалось, что славный исход

Явлен был издалече, с прирейнских широт,

Ибо Рупрехт рожденьем оттуда, —

Из-за Рейна ниспослано чудо.

Но тогда Дюссельдорфу — почет и хвала?

Страстотерпцами вчуже вершатся дела?

Значит, Кёльн чудесам не причастен,

И над дивом кудесник не властен, —

Кто ж останется тут безучастен!

Возроптали монахи от оных докук,

Ибо чудо почли делом собственных рук,

Это всяк подтвердит без натуги,

Не такое творилось в округе

Кто посмел умалять их заслуги!

Пересуды о том не смолкали семь дней,

Горожане судачили все мудреней,

Вдруг застыли, не молвя ни слова:

Рупрехт в петле болтается снова!

ЧАСТЬ III

Горожане глазеть повалили гурьбой,

Это Рупрехт, галдели они вразнобой,

Труп как труп, не подобен фантому,

Но свеженек, не сгнил по-земному,

Знать, заклятью подвержен дурному.

Как же так, — пронеслось над притихшей толпой, —

Был казнен в башмаках он, а я не слепой!

Поползли по толпе разговоры:

К башмакам приторочены шпоры!

Значит, Рупрехта где-то носило верхом,

После смерти скакал, одержимый грехом!

Этой вести народ поневоле

Удивлялся все боле и боле.

Рупрехт не был в жокейский наряд облачен,

В день, когда так исчез неожиданно он!

Вот и нынче в цепях, чин по чину,

Видно, тайна скрывает кончину.

Может, зря нам твердили святые отцы,

Что столь праведно Рупрехт откинул концы?

Может, чудо устроили не чернецы?

Стал от ужаса воздух кромешен:

Не иначе, здесь дьявол замешан.

Был нам Рупрехт проклятьем, — шептался народ, —

Нет, повешенный — проклят, лукавый не врет!

Окаянный стращал всю округу,

С мертвяком — сам помрешь с перепугу.

Спятишь, даже представив того скакуна,

И того, кто решился ступить в стремена.

Труп, на адской гарцующий кляче, —

Вся земля содрогнулась бы в плаче!

Надо в землю поглубже его закопать,

Камнем рожу прижать, пусть не шастает тать.

Препожалуют к нам экзорцисты,

Дабы сгинул навеки нечистый.

Впрочем, те, кто в познаниях был искушен,

Говорили, — могила — дрянной ухорон.

Одержимому силою ада

Гроб — не крепость, земля — не преграда,

Коль захочет — пойдет, куда надо.

Здесь, в святая святых трех библейских царей,

Отродясь не знавала земля упырей.

Рупрехт хуже вампира-злодея.

Экзорцисты — пустая затея!

Лишь огнем можно чертову выжечь алчбу,

Прах сожженный не будет вертеться в гробу,

Не посмеет идти на подначки

И устраивать адские скачки.

Но твердили иные, — а как же секрет?

Кто на тайну прольет очистительный свет?

Надо бдеть в этом месте мистичном!

Пособившую в зле неприличном, —

Ведьму надо ущучить с поличным.

Ибо как же без ведьмы в таких-то делах,

Это каждый поймет, невзирая на страх.

Раз такая случилась оказия,

Мы узнаем про все безобразия!

Так в догадках и спорах томился народ,

Но не двинулось дело ни взад, ни вперед.

О чудовищном столь произволе

В славном Кельне не знали дотоле!

ЧАСТЬ IV

Был известен в округе весьма Питер Сной,

Жил в окрестности Кёльна он с сыном, с женой.

И пока всех терзала забота,

Он вошел в городские ворота.

И пустился на поиски духовника,

Ибо тяжесть на сердце была велика.

Старый Кейф удивился изрядно,

Видно, с Питером что-то неладно.

Но узнав, что покаяться Питер решил,

Кейф вскричал: «Да когда ж это ты нагрешил?

О котором поведаешь деле?

Ты ведь был здесь на прошлой неделе».

Ты же чист перед Богом и перед людьми,

Ибо кроток, смиренен и честен вельми.

Будь вся паства столь твердого нрава,

Небу стал бы угоден я, право!

Раньше с легкостью каялся Питер в грехах,

Нынче в недоуменьи терялся монах.

Питер мямлил, и экал, и мекал.

Старый Кейф ничего не кумекал.

Только странным казался святому Отцу

Страх, по честному столь пробежавший лицу.

Прегрешенье, вестимо, поболе,

Чем монах заподозрил дотоле.

Питер с Рупрехтом в деле повязан одном,

Значит, Питер повинен в том деле дрянном!

Да минует нас грех чародейства,

Нет страшнее на свете злодейства.

Питер Сной ухмыльнулся, глаза опустив,

Он смущен был и хмур, но отнюдь не строптив, —

И с усмешкой взглянул на монаха,

Удрученно, хотя и без страха.