погибшей вашу юную жизнь. Утешьтесь, пусть Мисмис бегает, куда хочет, на свете много приятнейших кошек. Adieu, mon cher! – И Муций выпрыгнул через открытую дверь.

Когда, спокойно лежа под печкой, я поразмыслил на досуге об открытиях, сделанных мне Муцием, я почувствовал что-то особенное, как будто бы тайную радость. Я знал теперь, каковы должны быть мои отношения с Мисмис, знал, что моей беспредметной тоске отныне настал конец. Но если я приличия ради выказал в первую минуту надлежащую скорбь, то же приличие, казалось мне, требовало, чтобы я покусился на жизнь черно-серо-желтого соперника.

В ночное время я подстерег влюбленную парочку за дымовой трубой и с возгласом «дьявол, изменник, скотина!» злобно устремился на соперника. Но он, будучи гораздо сильнее меня, что я, к сожалению, заметил слишком поздно, схватил меня, надавал мне страшных пощечин, так что я утратил многое из своего меха, и после этого быстро умчался прочь. Мисмис упала в обморок, но, когда я к ней приблизился, она вскочила так же быстро, как ее любовник, и умчалась вслед за ним на чердак.

С ослабевшими бедрами, с окровавленными ушами, я проскользнул к мейстеру и проклял свое желание сохранить супружеский престиж и нисколько не счел позором предоставить Мисмис вполне черно-серо-желтому коту.

«Какой враждебный рок! – подумал я. – Из-за романтической любви я был сброшен в сточный желоб, а семейное счастье, в конце концов, ничего мне не дало, кроме жестоких побоев».

На другое утро я был немало удивлен, когда, выйдя из комнаты мейстера, я нашел на соломенном коврике Мисмис.

– Добрый Мурр, – сказала она спокойно и кротко, – мне кажется, что я больше не люблю тебя так, как прежде, это меня очень огорчает.

– О, дорогая Мисмис, – ответил я с нежностью, – сердце мое разрывается, но я должен сознаться: с тех пор как стали случаться подобные вещи, и я питаю к тебе полное равнодушие.

– Не истолкуй моих слов в дурную сторону, – продолжала Мисмис, – но, друг мой, уже давно ты стал мне невыносим.

– О, Небесные Силы! – воскликнул я вдохновенно. – Какая симпатия душ! Со мной то же самое, что и с тобой.

После того как мы согласились таким образом в том, что оба мы несносны друг для друга и что нам непременно нужно расстаться навеки, мы простерли друг к другу лапы, обнялись с необычною нежностью и пролили жаркие слезы восторга и радости.

Потом мы расстались, причем каждый из нас унес воспоминание о нравственном совершенстве другого; и отныне мы оба всем говорим о душевном величии бывшей своей половины.

– И я родился в Аркадии! – воскликнул я с большим жаром, чем прежде, опять принимаясь за науки и изящные искусства.

(Мак. л.) …вам, – сказал Крейслер, – я говорю вам от чистого сердца: этот покой представляется мне более грозным, чем самая страшная буря. Это глухое, тяжелое, удушливое спокойствие, предшествующее опустошительной грозе. Этот двор князя Иренея можно сравнить с каким-то альманахом, украшенным золотым обрезом. Напрасно князь беспрерывно устраивает блестящие празднества, напрасно он, как второй Франклин, хочет отвести удары молнии, они все-таки грянут и, быть может, сожгут его собственную одежду. Это верно, принцесса Гедвига походит теперь всем своим существом на светлую, тихую мелодию, и с дружеской гордостью она ходит под руку со смелым неаполитанцем, и Юлия также смеется ему своим очаровательным смехом: ей нравятся его рыцарские галантерейности, которые принц умеет направлять именно к ней, в то же время не спуская глаз со своей будущей невесты, и такие любезности, наподобие ударов рикошетом, поражают неопытное сердце Юлии сильнее, чем его могла бы поразить пуля. И однако, как мне рассказывала Бенцон, Гедвиге сначала казалось, что над ней тяготеет mostro turchino, и нежной, спокойной Юлии, этому небесному ребенку, нарядный генерал en chef показался гнусным василиском. О, наивные сердца, вы томились предчувствием, и вы были правы! Черт побери, разве я не читал всеобщей истории Баумгартена, что змея, лишившая нас Эдема, гордилась своей золотой блестящей чешуей! Мне приходит это на ум, когда я вижу Гектора в его мундире с золотой обшивкой. У меня раньше был славный меделянский пес Гектор, питавший ко мне самую верную, преданную любовь. Как бы хотелось мне, чтоб он был со мной, с каким бы удовольствием я натравил его на сиятельного его тезку, когда тот так важно шагает рядом с этими милыми невинными девушками! Или научите меня, мейстер, – ведь вы знаете разные фокусы, – как бы мне превратиться в осу, я бы так ужалил этого подлого князька, что он быстро утратил бы свою величественную осанку!

– Я дал вам, Крейслер, договорить до конца, – сказал мейстер, – и спрошу вас теперь, можете ли вы спокойно меня слушать, если я открою вам нечто, вполне оправдывающее ваши предчувствия?

– Помилуйте, ведь я степенный капельмейстер, – возразил Крейслер, – и, находясь в порядочном обществе, могу спокойно сидеть, когда меня кусает блоха.

– Итак, – продолжал мейстер, – знайте же, Крейслер, странная случайность дала мне возможность хорошо ознакомиться с жизнью принца. Вы правы, сравнивая его с библейской змеей. Под изящной внешностью – в этом и вы ему не откажете – скрывается ядовитая испорченность или, лучше сказать, бесчестность. У него преступные намерения: из многого, что уже случилось, я вижу, что он высматривает себе в жертву нашу милую Юлию.

– Эге, – воскликнул Крейслер, бегая взад и вперед по комнате, – так вот к чему ведут эти сладкие песенки! Бьюсь об заклад, принц – славный молодчик, своими когтями он загребает сразу и дозволенные плоды, и запретные! Нет, любезнейший неаполитанец, ты еще не знаешь, что около Юлии стоит воплощение музыки – честный капельмейстер, который сочтет тебя за фальшивый аккорд, если ты к ней приблизишься. Капельмейстер отлично знает свое дело: он пробьет тебе череп пулей или пронзит тебе живот вот этой самой шпагой!

С этими словами Крейслер вытащил из своей трости клинок, встал в позу фехтовальщика и спросил мейстера, достаточно ли приличен у него вид, чтобы он мог пронзить этого мерзкого князька.

– Успокойтесь, Крейслер, – возразил мейстер Абрагам, – такого героизма совсем не требуется, чтобы испортить принцу всю его игру. Есть для этого другое оружие, и я даю вам его в руки. Вчера я был в рыбачьем домике, принц проходил со своим адъютантом мимо; они меня не заметили.

«Принцесса хороша, – сказал принц, – но маленькая Бенцон божественна! Вся моя кровь закипела, когда я ее увидел, – она должна быть моей, прежде еще, чем я сделаю принцессе предложение. Ты Думаешь, она будет неумолима?» – «Какая женщина могла вам противостоять, ваша светлость?» –