тихо. – Ты убаюкана обворожительными снами, в то время как к тебе приближается змея, готовая смертельно ужалить тебя!

Юлия посмотрела на него с глубоким удивлением. Только однажды, в момент самого страстного музыкального вдохновения, Крейслер сказал ей «ты».

Когда дуэт был кончен, принц, несколько раз прерывавший пение возгласами «Bravo, Bravissimo!», изъявил теперь шумное одобрение. Он покрыл горячими поцелуями руки Юлии, уверял, что никогда пение не проникало так во всю его душу, и просил у нее позволения запечатлеть один поцелуй на этих небесных устах, с которых только что струился нектар божественных звуков.

Юлия боязливо уклонилась. Крейслер стал перед принцем и сказал:

– Так как вы, достоуважаемый, не сказали ни одного слова в похвалу мне, которую, думается мне, я заслужил, композитор и исполнитель, настолько же, насколько и фрейлейн Юлия, я вижу ясно, что со своими слабыми музыкальными познаниями я не могу оказывать на вас надлежащего действия. Но я сведущ также и в живописи и сейчас буду иметь честь показать вам маленький портрет одной личности, достопримечательная жизнь которой и странная кончина известны мне так хорошо, что я подробно могу рассказать об этом всякому, кто меня захочет слушать.

– Вот навязчивый человек! – пробормотал принц.

Между тем Крейслер вынул из кармана маленький ящичек, взял оттуда портрет и показал его принцу. Тот страшно побледнел, уставил перед собой неподвижный взор, губы его дрогнули и, пробормотав сквозь зубы «Maledetto!», он бросился вон из рыбачьего домика.

– Что это такое? – воскликнула Юлия, смертельно перепуганная. – Ради бога, Крейслер, скажите мне, что все это означает?

– А так себе, всякая всячина, веселые проказы, заклинание бесов! Посмотрите-ка, милая фрейлейн, как добрейший принц бежит через мост изо всех сил, насколько только ему позволяют его сиятельные ноги! Боже мой, он совсем отринул от себя свою кроткую, идиллическую натуру, он не смотрит больше в озеро, он не хочет больше кормить лебедя! Милый, добрый дьявол!

– Крейслер, – сказала Юлия, – ваш тон предвещает что-то недоброе. Скажите, что сделали вы с принцем?

Капельмейстер отошел от окна, у которого он стоял, и глубоким взглядом посмотрел на Юлию, остановившуюся перед ним со скрещенными руками, как будто она умоляла своего ангела-хранителя осушить слезы, заблиставшие на ее глазах.

– Нет, – сказал Крейслер, – пусть ни один ложный звук не возмутит райской гармонии, которая живет в душе твоей, милое, чистое дитя! Лживые адские духи проходят по миру под лицемерною маской, но они не имеют над тобой никакой власти, и ты не узнаешь их черных деяний! Успокойтесь, Юлия! Позвольте мне обойти ваш вопрос молчанием! Теперь все прошло!

В это мгновение в рыбачий домик вошла Бенцон, сильно взволнованная.

– Что случилось? – воскликнула она. – Что случилось? Принц, точно бешеный, сейчас промчался мимо, даже не заметив меня. Перед самым замком навстречу ему вышел адъютант, они оживленно переговорили о чем-то, потом, как мне показалось, принц дал адъютанту какое-то важное поручение: потому что в то время, как принц пошел в замок, адъютант поспешил в павильон, где он живет. Садовник сказал мне, что ты стояла с принцем на мосту. Мной овладело страшное предчувствие какого-то несчастия, сама не знаю почему, я поспешила сюда… Что случилось?

Юлия рассказала все.

– Тайна? – резко воскликнула Бенцон, бросая на Крейслера испытующий взгляд.

– Любезная советница, – отвечал капельмейстер, – бывают моменты, положения, ситуации, при которых человеку приходится сохранять полное молчание, потому что, если он откроет свой рот, он не будет в состоянии сказать ничего, кроме странной бессмыслицы, которая приведет в раздражение всех здравомыслящих людей.

Этим вопрос был исчерпан, хотя, по-видимому, советница была оскорблена молчанием Крейслера.

Капельмейстер проводил Бенцон и Юлию до самого замка, потом направился к Зигхартсвейлеру. Как только он скрылся в аллеях парка, из павильона вышел адъютант принца и последовал тем же путем, которым ушел Крейслер. Вскоре после этого в глубине леса раздался выстрел.

В ту же ночь принц уехал из Зигхартсвейлера; он письменно простился с князем и обещал скоро вернуться опять. Когда на другое утро садовник со своими помощниками стал обыскивать парк, он нашел шляпу Крейслера, на которой виднелись следы крови. Сам он исчез. Говорят…

Второй том

Раздел третий

Месяцы ученья – Капризная игра случая

(М. прод.). Грудь постоянно полна желанием и горячим стремлением, но, когда наконец получаешь то, к чему стремился, чего добивался ценою тяжких усилий и забот, желание сменяется ледяным равнодушием, и завоеванное сокровище отбрасываешь от себя, как изломанную игрушку. Но едва только это случится, за поспешным поступком следует раскаяние, и снова стремишься, и жизнь превращается в смену желаний и пресыщения. Таков-то есть кот.

Это имя вполне справедливо обозначает мою породу, к которой причисляет себя и кичливый лев, называемый поэтому в «Октавиане» Тика – большим котом.

Да, повторяю, таков есть кот, и вполне непостоянно котовское сердце.

Первейшая обязанность добросовестного биографа заключается в полной искренности, в полном беспристрастии, причем он не должен щадить даже себя. Итак, положа лапу на сердце, я откровенно признаюсь, что, несмотря на несказанный жар, с которым я погрузился в науку и искусства, нередко мысль о прекрасной Мисмис мгновенно осеняла мой ум, и мои занятия немедленно прерывались.

Мне приходила в голову мысль, что я не должен был ее покидать, что я оскорбил верное, любящее сердце, лишь на мгновение ослепленное лживой мечтой. Ах, часто, часто, когда я хотел отдохнуть в обществе великого Пифагора (я в то время много занимался математикой), нежная лапка, облаченная в черный чулочек, сразу сдвигала в сторону все катеты и гипотенузы, и предо мной представала милая Мисмис с маленькой бархатной шапочкой на голове, и дивный взгляд ее светло-зеленых, изумрудных глаз блистал самым нежным упреком. Что за чудные, грациозные прыжки, что за обворожительные извивы хвоста! Я простирал к ней лапы; в страстном порыве вновь вспыхнувшей любви я стремился заключить ее в свои объятия. Напрасно! Мгновенно исчезал ее обманчивый лик!

Понятно, что такие грезы, такие призрачные сны не замедлили исторгнуть меня из любовной Аркадии и создать в моей душе известное состояние меланхолии, которое должно было дурно повлиять на достижение избранной мной карьеры поэта и ученого, в особенности после того, как такое состояние выродилось в непонятную, непреоборимую леность. Я решил освободить себя энергически от такого несносного положения, решил немедленно принять меры, чтобы опять отыскать Мисмис. Но как только я поставил свою лапу на первую ступень лестницы, ведущей к высшим сферам, где я мог