– Здорово! – воскликнула Керри, доставая пакетик с леденцами откуда-то из-под нижних юбок. – Вот в чем главное преимущество ирландской крестьянки – сидеть у торфяного костра и ничего не делать, только смотреть на прекрасные пейзажи и рассказывать истории! Беда со стариками в том, что они забывают счастливые времена, а помнят только голод и коварных управляющих. Когда я состарюсь, буду помнить все приятное. Я рассажу рядом с собой всех своих двенадцать детей и…

– Двенадцать детей!

– Я думаю, у меня будет не меньше двенадцати, ты так не думаешь? В конце концов, если мы поженимся, когда мне стукнет восемнадцать…

Она увидела выражение моего лица и замолчала. Я прекрасно помню, как она была удивлена. Ни застенчивости, ни смущения – только невинное удивление.

– Кто сказал, что мы поженимся? – спросил я. – Я ни на ком не собираюсь жениться. – Поняв, что это звучит очень грубо, поспешно добавил: – Конечно, если бы я собирался на ком-то жениться, то я бы выбрал тебя. Но я решил остаться холостяком.

– Но это невозможно! – воскликнула Керри.

– Ну, может быть, я женюсь в пятьдесят лет, чтобы произвести на свет наследника. Но я не могу просить тебя ждать еще тридцать пять лет. Это было бы несправедливо.

– Но… – Она была потрясена. Наконец смогла выдавить: – Ты что, ничего не знаешь?

– Чего не знаю?

– Все договорено! Папа сообщил мне на пароходе, когда растолковал о твоей матери и мистере Драммонде!

– Ах, Керри, твой отец рассказывал какие-то небылицы!

– Ничуть! – Она говорила очень серьезно, едва ли не сердито. – Это правда! Они с мистером Драммондом договорились. Он…

– С Драммондом?! – Я вскочил на ноги. – Какое Драммонд имеет к этому отношение?

– Папа выхлопотал мистеру Драммонду оправдание и дал ему денег…

– Денег?

– Да, чтобы вы могли вернуться в Ирландию с удобствами, а мистер Драммонд за это обещал, что я смогу приехать и остаться, и… а потом мы поженимся. Мистер Драммонд пообещал, он поговорит с твоей матерью, чтобы она нам не мешала, а папа пообещал еще больше денег, если свадьба состоится.

– Бог мой, – выдавил я пораженно.

– Папа сказал, что я не обязана за тебя выходить, если не хочу, но я подумала, это будет так романтично… Как в старину в Ирландии, когда женились совсем молодыми и все участвовали в сватовстве.

Я вышел. У задней стены домика прижался лбом к холодному камню и закрыл глаза. Меня трясло от ярости.

Когда открыл глаза, то увидел, что она подошла ко мне. Я выпрямился. Стояла невероятная тишь – ни малейшего движения вокруг.

– Извини, – пробормотала она. – Я думала, ты знаешь, иначе и упоминать бы об этом не стала. Пожалуйста, не сердись на меня.

– На тебя я не сержусь. Я сержусь на этого ублюдка Максвелла Драммонда.

И начал рассказывать о Драммонде. Дал волю мыслям и эмоциям, о существовании которых даже не подозревал. Пока поддерживал мать в ее борьбе против отца, я подавлял в себе всякие враждебные чувства к ней. Но теперь, когда больше не противостоял отцу, вдруг понял, что мое отношение к матери меняется. Меняется прямо на моих глазах. Я не смотрел на Керри. Говорил с полуразрушенным домиком передо мной, но видел только мать и Максвелла Драммонда.

Я сказал, что Драммонд опозорил мою мать, уничтожил ее, утащил за собой в сточную канаву, так что даже собственный брат назвал ее шлюхой. Сказал, что их поведение омерзительно, что я их презираю. Даже вспомнил, какое у меня вызывала отвращение скрипящая кровать. Я заявил, что не хочу иметь ничего общего с этой грязью до самой смерти, что никогда никого не полюблю – ни мужчину, ни женщину.

Выпалив все это, замолчал, потому что не хотел, чтобы Керри узнала про моего отца, но когда повернулся, чтобы увидеть выражение ее лица, то ее не оказалось рядом.

Я подбежал к двери домика, оглядывая склон, но ее нигде не было. Керри сидела внутри. Сжалась в уголке, плакала, прижав руки к лицу.

– Керри… – Я опять остановился в беспомощности, в ужасе от ее боли, не понимая, что мне делать. Прикоснулся пальцем к ее руке, а когда она уронила руки, открыв лицо, поймал их в свои и задержал.

Наконец Керри спросила дрожащим голосом:

– Но я тебе нравлюсь хоть немного?

– Ах, Керри, конечно ты мне нравишься! Очень!

– Я не против, если буду нравиться тебе хотя бы немного. Я это быстро преодолею, вот увидишь. И больше не буду говорить тебе об этом.

– Я не хотел… Извини.

– Это я виновата, – возразила она. – Знаю. Нед, пожалуйста, скажи, что ты попытаешься простить меня. Простить, что я так тебя расстроила.

Я уставился на нее. В глазах у нее стояли слезы, они оттеняли ресницы, отчего те казались очень длинными. Ни с того ни с сего я прикоснулся к ее щеке пальцем – ее кожа, мягкая, сдобная и гладкая, была мягче кожи моей матери. Мой палец опустился ниже, потрогал ее губы, провел по линии шеи и бесшумно опустился к груди. Я замер, потом очертил пальцем линию ее груди и снова замер. В домике было светло. Солнце снаружи поблескивало на глади озера далеко внизу, а за дверью на слабом ветерке с гор лениво покачивался побег вереска.

Я уперся левой рукой в стену над ее головой, соскользнул правой к ее талии, нагнулся и поцеловал ее в щеку.

Потом вдруг понял, что целую ее в губы. Ее руки обхватили меня за шею, тело прижалось к моему.

Я закрыл глаза и забыл о матери и Драммонде, забыл о скрипящей кровати и горечи моего отвращения. Наконец-то я оказался вне пределов досягаемости прошлого, не чувствовал ничего, кроме сильнейшего жара, словно шел вброд по теплой роскошной воде, чтобы поплыть по сверкающему манящему морю. Море уже было совсем рядом, я хотел выйти на глубину и плыть, чтобы волны накрывали меня с головой, но Керри отталкивала меня. Я чувствовал, как ее руки упираются мне в грудь, но, когда открыл глаза, увидел ее лучистую улыбку.

Мы помолчали немного. Потом она сказала, рассмеявшись робким, настороженным смехом, совсем несвойственным ей:

– Нед, скажи мне правду. Я, случайно, еще не потеряла девственность?

На ее лице появилось такое забавное встревоженное выражение, что мне и в голову не пришло поддразнить ее.

– Нет, – ответил я.

– Слава богу! – облегченно воскликнула она. – Монахини в воскресной школе говорили, что ничего хуже этого с девушкой не может случиться, а виноваты всегда мужчины.

Я улыбнулся. Она захихикала, и вдруг мы снова стали друзьями, и сверкающая вода манящего моря превратилась всего лишь в пятнышко света, пляшущего где-то на заднем плане моих мыслей.

Я вспомнил о Драммонде гораздо позднее, когда увидел его за ужином. Потом мы выпили по бокалу портвейна, и он спросил, как у меня дела с Керри.