ко мне. Он попросил вернуть мать, и обещал расплатиться со мной и Иммой. Раз уж так вышло, я пошел прямо к тебе, но могу и к нему напрямую. Он ненавидит меня, но долг он заплатит.

Ахатта чувствовал, как пол под ним колеблется. Къятта… ничего не сказал, почему? Ийа просит немыслимого… ведь заслужил смерть за то, что сделал. Или же все Сильнейшие будут знать — применять запретное можно, лишь бы хватило сил, а наказания не последует.

— Что же молчишь? — то же змеиное шипение. — Ты уже стар, Хатлахена был прав. Плохое ты выбрал время — вспоминать былые традиции!

— Я благодарен Имме за помощь Натиу, — голос Ахатты звучал размеренно — так человек широко и мерно шагает, чтобы скрыть дрожь. Ради нее… никто не скажет слово против тебя. Я найду, чем успокоить всех остальных.

И — маленькая месть напоследок:

— А тебе договор с моим внуком принес только порушенное здоровье, надеюсь, ты этому рад.

Къятта был зол, что его враг уцелел, но и облегчение чувствовал — столь легко отделался с правом долга! Могло быть гораздо, гораздо хуже. И ради чего? Чтобы мать пришла в себя на полдня?

Но что случилось, то случилось. Оставалось рассказать брату про трещину. Не хватало еще, чтобы наткнулся на нее без предупреждения. Еще кинется убивать Ийа — за Хранительницу-то!

Кайе разрешили полностью считаться здоровым в тот день, когда дрожь сотрясла Асталу — больше держать его в доме все равно не представлялось возможным. Его не было в городе, когда треснуло основание Башни; верно, не столь сильным оказался толчок, чтобы встревожить Кайе за половину дневного перехода. Иначе примчался бы в Асталу, несмотря на горячее желание оказаться от дома подальше. Земля порой вздрагивала и раньше, хоть и давно…

Он же отправился к притоку реки Читери, отсутствовал больше суток и вернулся счастливый — ни сухой нитки из-за дождей, за ухом нитка водорослей, одежда перемазана илом — и опять же, клочки водорослей пристали. Лягушек он там, что ли, ловил, обрадовавшись воле? Къятта успел его увидеть, но не успел с новостями, двоюродный братец, возвращаясь с каким-то докладом от Ахатты, подсуетился раньше. Вот же тварь болотная… разгребай за ним теперь; что он наговорить-то успел? Зная, как младший относится к Хранительнице — не простит ведь, хоть она и цела осталась, трещину сумеют заделать…

Къятта нашел брата быстрее, чем думал. Кайе стоял у стены коридора у самого входа в общий зал. Окон тут не было, свет проникал через широкий вход и через выход во внутренний сад. Лампы сейчас не горели, царил полумрак, только металл сосудов и светильников тускло поблескивал. И вокруг — никого, даже привычная возня слуг не долетает сюда. Кайе не обернулся, но понял, что старший здесь.

— Он умер.

— Ийа? Если бы, живехонек.

— Айтли.

— Ах, этот.

— Значит, все эти дни он был жив.

— И что же?

— Ты мне солгал.

— Опомнись. Я-то откуда знал, что они там замыслили. Что его забрали Арайа вся Астала слышала. А, ладно теперь. Нам же лучше. Ийа спас от темного огня Имму, только теперь огонь этот жжет его изнутри.

Къятта остановился подле, присмотрелся — пятен крови нет, рана, по счастью, не открылась снова. А остальное неважно. Сколько уже было таких вспышек и огорчений.

— Рассказывай, — велел младший, отстраняясь — так и не обернулся.

— Тебе же обо всем доложили, — с досадой ответил Къятта. Разговор пошел куда-то совсем не туда.

— Нъенна мало что знал. А ты знаешь. И о том, что у вас за секреты с Арайа. Ты сказал, что расскажешь после — “после” настало.

Что ж, во всяком случае он не полыхал яростью за обиду, нанесенную Хранительнице… и это было странно. И хорошо ли?

Врать было нельзя. Чутье верней, чем разум подсказывало младшему, когда не договаривают. С неохотой Къятта рассказал обо всем — о договоре, о том, почему пришла в чувство мать — и, после долгих колебаний, о северной крови, без которой невозможно было бы обратиться к запретному знанию.

Кайе обернулся, молчал; глаза у него были… нехорошие. Отсутствующие, будто всматривался во что-то внутри себя. Теперь уже он напомнил Къятте Натиу.

— Ну да. Ты решил за всех нас. И за меня решил, что мне чувствовать, как поступать, а от моей просьбы выйти в Круг лишь отмахнулся.

— Брось, — Къятта поднял было руку — провести ладонью по его спине, но передумал. — Я-то ждал вспышки гнева из-за Башни! Выброси из головы, он все равно был обречен. Какая разница, как. Для нас все обернулось к лучшему.

— Лучше? — переспросил тот бесцветным тоном. — Я ведь послушал тебя, не стал вмешиваться. А мог бы. Понимаешь, мог бы. Я просто согласился с тем, что все равно не помочь… а он эти несколько дней еще жил. Ты умеешь быть убедительным, знаешь, как лучше. С Таличе, например. Ведь случалось, с полукровкой, даже в погоне за той северянкой я пытался не слушать, и все выходило плохо. Теперь вот послушал — не стал выходить в Круг, не пошел к Ийа. А ты… всегда прав, так?

Встал, посмотрел в пустой коридор. Так же бесцветно продолжил:

— Я пойду, посмотрю, как выглядит трещина. За мной не ходи и никого не посылай следить. Замечу — убью, будь это хоть даже Хлау.

**

Тейит

Рассветы в ясные времена года были самыми красивыми в Тейит; в Астале — наоборот, всю красоту забрали себе закаты. Здесь, недалеко от неба, расцветали самые нежные краски, и пели камни на площади Кемишаль. И птицы пели…

Но и в сырой туманный сезон обитатели горного города — те, что побогаче — позаботились о том, чтобы с ума не сходить с тоски. Не удавалось глядеть на просторы вдали, все казалось унылым и серым — но в галереях били цветные фонтаны, пламя подсвечивало огромные лампы из желтого, розового, фиолетового полупрозрачного кварца.

Только полукровке сейчас было не до красот природы и рукотворных шедевров. Огонек — так и не смог пока вновь принять настоящее имя — ощущал, как кольцом сходится тревога. А ведь ничего не произошло — такой же медовый аромат поднимался от свежеиспеченных лепешек, так же ручными дятлами постукивали молотки мастеров, и терпко пахли целебные травы, развешанные на бечевках в домике Лиа.

Ничего не изменилось.