Айтли уже несколько суток сидел в покоях один и не знал, беспокоиться или же нет. С ним по-прежнему обращались отлично. Мало ли какие дела у его нынешнего… как бы назвать, покровителя? Уж искренность Айтли чувствовать умел, а тот был искренним, говоря, что хочет только знаний, а потом пусть бывший заложник отправляется на север, пожалуйста.

Но вот раздались легкие шаги, полог отодвинулся в сторону: Ийа пришел наконец. И он был… другим. Замкнутым, отстраненным и очень усталым. Чутье подсказало — не надо заговаривать первым.

Позвал за собой.

Они вышли из комнаты, прошли еще через несколько, свернули в какой-токоридор, наклонно уходящий вниз — видно, в подвалы. Но тут все еще было светло, лампы на стенах горели, и, похоже, бывали тут часто.

Айтли шел впереди; ему было тревожно, но не настолько, чтоб не рассматривать исподтишка мозаику на стенах и полу. Все совсем не такое, как у Шиталь — тут силуэты зверей, а у Шиталь были цветы и листья. Вскоре лампы сменились факелами, стены стали темнее, мозаика поблескивала, будто глаза ночных хищников.

— Стой, — раздалось сзади, и юноша остановился. Он начал сильней ощущать тревогу, и запретил ее себе. Что бы ни было… хватит с него уже страха. Последний оставил там, на мокром песке. Рассматривал стену. Стена была темной, но неровные отсветы факела вытаскивали из тьмы то одну, то другую трещинку. Хорошая кладка, прочная. Пятно-завиток в виде смешного зверька… лисенка? Пусть будет лисенок. Когда на него падает свет — почти рыжий… А выпуклость рядом — горка, за которой так хорошо прятаться…

Ледяные сухие пальцы нажали какую-то точку у него на шее и еще одну — за ухом. Айтли ощутил, что тело не слушается, хоть и не валится на пол. И даже это не испугало.

Он услышал шорох и сдавленный звук — не стон, не крик, нечто похожее на всхлип и до одури неприятное. Шорох. Легкие шаги. Руки и ноги уже начинали понемногу слушаться, но обернуться Айтли пока не мог. Еще немного, подумал. Что немного, не додумал — голова сама повернулась, непослушные мышцы подчинились усилию мысли.

Потом увидел, что скрывалось за спиной.

Помещение было другим.

На плите лицом вниз, раскинув конечности, простерлась фигурка. Подросток, младше Айтли, судя по телу — лица не было видно. Зато и в полутьме разобрал — кровь, мальчишка лежит в луже собственной крови — и она стекает по желобу в черную чашу.

Больше ничего не успел рассмотреть — сильная рука намотала на кулак его волосы, оттянула голову назад. Тут понял, что это действительно всё, но лишь ощутил удивление. Нет, подумал он, я же есть, я дышу… я не могу умереть. Даже когда нож полоснул по горлу, несколько мгновений не верил. Попытался вглядеться в алое-алое небо (откуда оно в подземелье?), но не успел.

— Стать полым стеблем, по которому пройдет темное пламя, — шепнул человек строчку из древнего свитка. Но любой стебель — полый… что будет с телом, по которому промчится темное пламя Тииу? Ийа прогнал эти мысли, глядя на неподвижные тела на полу. Он сделал уже слишком много, чтобы идти назад. Можно, конечно, только зачем?

Северная и южная суть соединились в черной обсидиановой чаше — копии той, перед которой Имма смотрела в огонь. Только эта располагалась в сердце Хранительницы, и башня уже зашевелилась, испуганная тем, что стучало в ее основание.

Тогда он опустил руку к чаше, помедлил; зачерпнул темную в свете единственного факела жидкость и сделал глоток. Опустил руку, не вытирая.

Камни дрогнули, невероятно низкий звук наполнил подземелье, заставляя сворачиваться в клубок, зажимать уши руками — из носа и ушей потекла кровь, будто та, которой он глотнул только что, вытесняла его собственную; внутри тела ворочалось что-то огромное, грозящее порвать человеческую оболочку и выбраться наружу. Мозг, казалось, вот-вот лопнет, разлетевшись по стенам — но молодой человек сжал в руке глиняную бутылочку, хранящую кровь Иммы, преодолевая сопротивление кричащего от ужаса тела сорвал крышку с нее — в чашу полилась новая кровь, и на темной поверхности образовалась воронка — разверстый рот.

Больше Ийа не видел ничего, упав неподвижно подле двух своих жертв.

В тот же вечер судорога свела землю Асталы, много весен не знавшую землетрясений. Много домов покосилось, но устояло. На основании Хранительницы появилась черная трещина, похожая на рваную рану.

**

— Ты посмел сделать то, что запрещали еще наши предки по ту сторону гор!

Да… чудом Астала выдержала, не была сметена вырвавшимся бесформенным вихрем. Чудом ли? Ахатта почувствовал горький, вяжущий привкус во рту. Чудом ли… или Ийа удержал этот вихрь?!

Его зрачки были сужены, а лицо бледным. Он двигался, словно шел по ножам. Нет… хождение по ножам далось бы легче, этому обучают. И он улыбался.

— Они хотят устроить суд, но это лишнее.

— Лишнее? — Глава Совета не удержал крепкое слово. — Зачем ты сюда явился?

— Чтобы получить твою помощь.

— С какой это стати? Ты чуть не уничтожил полгорода.

— Даже твоему младшему это пока не по силам, да?

От такой наглости Ахатта слегка опешил. Но он бы не был так долго в кресле Главы Совета, если б так легко поддавался на чужие дерзости и не пытался понять, чем они вызваны.

— Зачем ты это сделал? — спросил он, будто не заметил выпада.

— Имма теперь может видеть. Не очень хорошо, правда.

— Я знаю, что вы дружны с детства, но даже ради столь благой цели ты не имел права использовать запретные знания. Ты ведь для этого забрал к себе северного мальчишку, вытрясти из него то, чего не мог раздобыть сам? До его смерти мне дела нет, но Совет я созову сегодня же, и на нем…

— Да ну?! — лицо на очень короткое время растеряло свою приветливость — морда разъяренной тахилики, не иначе. Почти прошипел:

— Город цел. Я не намерен был ждать, пока окончательно станет калекой та, что пыталась спасти члена твоей семьи!

Ахатта опешил, ошеломленный этим преображением. Вся их семья, Род Арайа… по осознанной, не бездумной жестокости впереди всех. Но этот, именем Искра, всегда казался иным… и он из тех, кто кусает исподтишка. Однако… Ахатта вспомнил давно умершую девочку Алью — и янтарный браслет, сломанный его руками.

А он снова заговорил:

— Знаешь, почему я здесь? Къятта обратился