кролики смирно сидели в клетках, то куры ходили по всему Сфаяту свободно, оставляя визитные карточки и пр. Начались возмущения и жалобы. Вопрос осложнился беженскими условиями совместной жизни и принял такие размеры, что о куриных делах стали говорить как о важном моменте дня, и действительно одно время он сделался целым вопросом нашей внутренней политики. Корпус разделился на партии, причем в одну вошли семейные обитатели, защищавшие домашнее хозяйство с его неудобствами и беспокойством, а в другую – смертельные ненавистники бродячих кур, залезавших в плохо запиравшиеся кабинки и производивших беспорядок. Среди молодежи преобладали воинственные настроения, которые приводили уже к озорству, сворачиванию куриных голов и пр. Начались ссоры. Самым непримиримым курофобом оказался «дед»; чуть ли не от него исходил лозунг: «Смерть курам!» Когда стороны теряли равновесие, происходило немало трагикомических эпизодов. Однажды «деду» была доставлена басня (принадлежащая одному молодому автору) под заглавием «Курица, потерявшая совесть». <…>

В конце концов пришлось вмешаться самому адмиралу, который оказался рьяным курофобом. Через несколько дней был выпущен приказ, который является очень характерным – по тому юмористическому тону, к которому любил прибегать иногда адмирал.

«ПРИКАЗ ПО МОРСКОМУ КОРПУСУ Форт «Джебель-Кебир»:

Февраля 2-го дня 1924 года

№ 22

Комендант лагеря Сфаята подал мне нижеследующий рапорт: «Ко мне, как коменданту лагеря Сфаят, со стороны некоторых жителей лагеря, имеющих домашнюю птицу, поступают жалобы на то, что в лагере идет безнаказанное избиение птицы, причем это делается лицами, не имеющими собственного хозяйства, затем этот заразительный пример передается и кадетам, и даже сейчас на дверях столового зала сделано мелом объявление о том, что куры в столовом зале – вне закона, и нарисованы две кости крест-накрест. Находя такую расправу с частной собственностью явлением совершенно ненормальным и грозящим крупными нежелательными недоразумениями, прошу, Ваше Превосходительство, ограничить таковую своевольную расправу с частной собственностью также денежным штрафом, подобно тому, как брался штраф уже с жителей за убытки, принесенные их птицей. Капитан 2 ранга (подпись)».

Из этого рапорта я усматриваю, что комендант лагеря, вместо того чтобы стоять на точке зрения общественной пользы и порядка, стал полностью на точку зрения владельцев необозримых стад всякой скотины, расплодившихся в Сфаяте, и притом еще на защиту своей точки зрения притягивает за уши принцип святости частной собственности.

Считаю необходимым разобраться в этом вопросе подробно и раз навсегда.

Владельцы кур, уток и прочей скотины у меня разрешения не спрашивали на разведение домашней птицы в Сфаяте. Следовательно, они развели ее на свой страх и риск. Если бы у меня было спрошено разрешение держать в Сфаяте кур, уток, гусей и пр., то я непременно поставил бы условием, чтобы животные эти содержались за соответствующими заграждениями, в клетках или на привязях, чтобы не причинять неудобства другим жителям Сфаята.

Вспоминаю историю нашего поселения в Сфаяте. Мы сильно бедствовали, паек был недостаточный. Думалось, что дамы, имеющие ребят, заведя две-три курицы, будут в состоянии подкормить своих ребят. По нашему всегдашнему благодушию, мы с терпимостью относились к десятку кур, шляющихся по Сфаяту, тем более что при их малом числе особенного беспокойства от них не было. Не то совершенно теперь. Полтора десятка кур и цыплят обратились в сотни. Совершенно посторонние корпусу лица, под фирмой служащих в корпусе, занялись промышленным разведением домашней птицы.

Прибыв в Сфаят в крайней бедности, с коробками и баночками от консервов вместо посуды для еды и питья, мы постепенно эволюционируем – стараемся сделать нашу жизнь культурнее. Заводим себе общие столовые для еды, заводим постепенно посуду, скатерти и пр., но стада кур и уток приводят стремления к нулю. Столы в столовой зачастую покрыты пятнами от куриного гуано, скамейки – также, и не редкость видеть воспитанника с пятнами гуано на брюках; даже в церкви, в столовой, даже на месте, где собирается алтарь, бывают следы пребывания кур, и, становясь на колени во время молитвы, необходимо остерегаться, чтобы не попасть коленом в следы пребывания кур. В кают-компании куры бродят по столу, по скатерти, бьют посуду, оставляя всюду свои следы. Невозможно приоткрыть дверь или окно, чтобы проветрить комнату или чтобы впустить луч для просушки ее, чтобы через щель не забрались куры и не оставили в комнате следы своего пребывания. К сожалению, следы пребывания кур подмывать, подтирать приходится не собственникам домашней птицы, а собственникам комнат. Полиция, окрестные арабы пристают постоянно с жалобами о выедании этими стадами птицы посевов. Не говоря уже о шуме и гомоне, при котором человеку занимающемуся невозможно сосредоточить на чем-нибудь внимание, а больному – спокойно уснуть. Вот, примерно, картина настоящего положения вещей. Факты появления карикатур на дверях столовой, беганье чинов генеральского и полковничьего звания с палками за курами, чтобы отогнать их от дверей в свои комнаты, я считаю началом совершенно естественного, пока теоретического, протеста против бесцеремонности собственников домашней птицы, не стесняющихся ради своих меркантильных расчетов портить жизнь всем остальным жителям Сфаята. Наступает весна, стада домашней скотины будут плодиться и размножаться, но невероятно, что стада эти удесятерятся и покроют живым слоем всю площадь Сфаята. Полагаю, что к этому времени люди, выведенные из терпения этой египетской казнью, могут от теоретических протестов перейти к активным действиям и «бессознательное избиение» птицы, представляющееся лишь пока метафорой в рапорте коменданта (так как знаю лишь один факт убийства курицы копытом лошади, но и то при защите священного права собственности овса от расхищения курицами), может обратиться из метафоры в действительность.

Считаю своевременным вступиться в это дело; понимая, что в один день невозможно ликвидировать то, что нарощено в три года, даю срок для ликвидации до марта. С 15 марта воспрещаю совершенно нахождение в Сфаяте беспризорных домашних животных.

В прочтении этого приказа расписаться собственникам домашней птицы.

Вице-адмирал (подпись).

Верно: адъютант Морского корпуса (подпись)».

Так эта эпопея и кончилась. Кур большею частью продали арабам.

Утро. День будет жаркий. Мухи колотятся в железную сетку. Голос «дедушки» под окном:

– Идем сегодня к итальянцу?

Предприятие это заманчивое. Правда, оно сопряжено с некоторым расходом, но зато и удовольствия много. На нижнем шоссе, если спускаться от Надора к Бизерте, среди раскинувшихся виноградников издали видна широкая терраса, покрытая вьющеюся зеленью. Это небольшой ресторанчик, где хозяин-итальянец угощает превосходным вином из своих виноградников – душистым и густым, как сироп. У этого итальянца русскими много было оставлено франков и рассказано всяких историй.

Одна дорога туда чего стоит! Пройдя мимо лагеря, в котором живут французские офицерские семьи, вступаешь в ущелье, откуда одна дорога идет в форт Эн-Эч, а другая зигзагами