Пораненные кони ржут, носятся без всадников, со всех сторон крик, и никто из отряда не слушается команды есаула Потылицына и подхорунжего Коростылева; казаки угодили в окружение.

Спешиваясь, бросая коней, они разбегались по огородам, а там через огороды – за село, во все стороны.

Потылицын с Коростылевым, стреляя в белый свет, как в копеечку, летели во весь опор за казаками, вырвавшись из Дубенского. За ними неслись конные повстанцы с Кульчицким и Ноем. От метких выстрелов Ноя то один, то другой слетал с седла. Казаки кинулись врассыпную – кто куда!

Лесом, лесом, без дороги!..

Селестина, раздав все оружие и оседлав коня, присоединилась к трем всадникам, преследующим группу казаков за поскотиной.

Двое, оторвавшись от группы, стали углубляться в лес.

Селестина прицелилась из револьвера и ловко сняла одного. Другой скрылся за кустами.

– Хорошо стреляешь, комиссар! – услышала она позади себя голос. – Будем знакомы – Мамонт Головня! Мне про тебя Кульчицкий сказал. Давай обратно. Того уж не догонишь!

Потылицын с Коростылевым опомнились только в Знаменке и, не задерживаясь, сменив коней, поспешили в Минусинск к управляющему Тарелкину. Так и так – восстание в Дубенском! Отряд уничтожен. Откуда налетела банда – неизвестно. Не менее семисот всадников!

А на самом деле в Дубенском было убито три милиционера, прапорщик Савельев, одиннадцать казаков да раненых вернулось семнадцать человек.

Потерь со стороны черемушкинцев (это они подоспели на выручку дубенцев) не было.

Звонарь Данила ударил в набат, созывая люд на митинг.

– Бом! Бом! Бом!

– Ти-ли, ти-ли, бом! Бом! Зовем! Зовем!

Мужики свели в церковную ограду двадцать семь казачьих и милицейских коней и рессорный экипаж с пароконной упряжкой. На многих оседланных конях были вьюки с теплой одеждой, провизией и боевыми припасами в сумах.

Тела убитых казаков и милиционеров освободили от одежды и сапог – добро сгодится.

Собрали карабины, шашки, винтовки, ремни с патронными подсумками.

Начался стихийный митинг.

На паперть поднялся длинноногий Кульчицкий:

– Товарищи! Даешь восстание! Другого выхода нет. Ни часу промедления на сборы, иначе уездное правительство успеет стянуть в Минусинск всех казаков округа, и тогда будет поздно!..

– Восстание! Восстание! Все пойдем на восстание! – галдели мужики и бабы. – Возьмем вилы, топоры, кому не хватит оружия! Довольно терпеть живодеров!

– Надо выбрать главнокомандующего! – крикнул мужик в шабуре, пробираясь на паперть.

– Есть у нас главнокомандующий! – сказал Василий Ощипков. – Станислав Владимирович Кульчицкий!

– Кульчицкий! Кульчицкий!

– Все пойдем за главнокомандующим!

– Убивать злодеев! Мстить за пролитую кровь!

– Тише, товарищи! – попросил Кульчицкий. – Будем действовать обдуманно. Надо призвать к восстанию минусинскую дружину – не все там стоят за правительство карателей. Немедленно откомандируем туда гонцов. Казаков из станиц не выпускать! Разоружать их по мере возможности! Вооружайтесь, и будем действовать. Разобьемся на три отряда. Командирами предлагаю Алексея Пескуненкова, Василия Ощепкова и Ивана Васильева. Он сегодня отлично командовал боем. Я его знаю, товарищи. Это наш человек!

Псаломщика Феодора, теперь уже просто Федора Додыченка, единогласно избрали писарем в штаб: пишет разборчиво и красиво.

Разослали нарочных по всем деревням и селам уезда во все концы!

Кульчицкий с Ноем, прямо с площади, помчались в волостное село Сагайское, в семи верстах от станицы Каратуз, чтоб спешно поднять там повстанцев и не дать вооруженным казакам проскочить в Минусинск.

Во втором часу дня раздался набат в Сагайском. Петр Ищенко, командир Сагайского отряда, забравшись на колокольню, ударил в колокола.

Набат этот слышен был и в Каратузе. Станичному атаману Шошину сообщили, что в Сагайске, кажись, пожар.

– Пущай горят все к едрене матери! – отозвался Платон Шошин.

А в Сагайске в это время уже организовался отряд повстанцев из семисот человек. Из них – двести женщин. Народ вооружен был кто чем: дробовиками, винтовками, берданками, вилами, топорами. Ни один беляк не был пропущен через восставшее село Сагайское в Каратуз.

Из Сагайска откомандировались конные гонцы во все села и деревушки волости. Кульчицкий с Ноем, не задерживаясь, поехали в Большую и Малую Иню. Потом в Тесинскую волость.

Вскоре число повстанцев превысило десять тысяч человек и охватило двадцать волостей.

Казаки Каратуза оказались в мышеловке…

Разноликая, плохо одетая, вооруженная чем попало – от револьверов всех систем до стариннейших пищалей, толпа крестьян двинулась на Минусинск…

Восстание!..

Белая Елань тоже вздыбилась: из Сагайска прискакали вооруженные мужики, возвестив о повсеместном восстании.

Старосту Михайлу Елизаровича Юскова поймали у поскотины: бежал на лошади в Каратуз.

– А ну, спешивайся да пойдем в сборню!

Из Дубенского подоспели Мамонт Головня, Аркадий Зырян и еще четырнадцать мужиков с ними; не припозднились. Михайла Елизарович, как увидел Головню с Аркадием Зыряном, так и похолодел: за порку шомполами, за кровь старого Зыряна с кроткой Ланюшкой спрос будет определенный – кровь за кровь!

– Попался, кровопийца! – сказал продымленный у костров, заросший бородой Аркадий Зырян. – Ну, сказывай, как исказнил моих родителей!

Старец тополевской общины, Варфоломеюшка, явился к хворому духовнику, Прокопию Веденеевичу, отведавшему не в малой мере шомполов и с той поры лежащему в постели.

– Восстанье, гришь? – спросил Прокопий Веденеевич. – На белых анчихристов со казаками-кровопивцами? Славно, славно!

– Да ведь за Советы восстанье, – напомнил духовнику Варфоломеюшка. – Можно ли подымать праведников за власть безбожников? Аль мы не пели анафему Советам?

Одолевая тяжкую хворь, Прокопий Веденеевич поднялся, спустив босые ноги на пол, спросил:

– За Советы, гришь? Али не было у тебя раздумья, Варфоломеюшка, опосля сверженья Советов? Што поимел народ от белой власти? Али не явились люду псы рыкающие, скверну изрыгающие, телеса наши казнящие? Али не грабют люд денно и нощно? Али не выдавили из нас недоимку за три минувших года? Слыхано ли то!

Али ждать, когда белые кишки из нас выпустят?

Варфоломеюшка ответил:

– Оно так, духовник: кишки выпустят! Во вкус вошли кровопролития.

– Вошли, вошли! А через што? Через молчанье народа, чрез повиновение! Иди, созови старцев ко мне, да живее. Порешить надо сей же день!