Надин проделала нору в залежах обуви и шерстяных шарфов иположила туда коробку. Ну вот. Готово.

Она быстро вышла из дома, не оглядываясь и пытаясь необращать внимания на голос, который приказывал ей вернуться обратно и вырватьпровода, соединяющие радиотелефон с динамитными зарядами.

Она завела мотороллер, и на обратном пути голос беспрестаннотвердил ей одно и то же: «Ты ведь не оставишь это там, правда? Ты ведь неоставишь там эту бомбу, так?»

«В мире, где уже столько людей погибло…»

Она завернула за угол, едва различая дорогу. Слезы застилалией глаза.

«…самый тяжелый грех — это отнять человеческую жизнь».

А тут речь идет о семи жизнях. Да нет, больше, потому чтокомитет собирается выслушать доклад нескольких подкомитетов.

Она остановилась на углу Базелайн и Бродвея, уже намереваясьразвернуться и отправиться назад. Ее всю трясло.

Позже она никак не могла объяснить Гарольду, что же с нейпроизошло. Честно говоря, она и не пыталась. Это было предчувствие будущихужасов.

Она ощутила, что зрение ее затмевается.

Казалось, перед ней медленно опускается темный занавес,слегка развевающийся на ветру. Время от времени ветер усиливался, занавесначинал трепыхаться сильнее, и ей удавалось разглядеть по краям небольшиеучастки пустынного перекрестка.

Но вскоре занавес приблизился к ней вплотную, и она потеряласьв нем. Она ослепла, оглохла и лишилась осязания. Мыслящее «я» Надин обернулосьтемным, теплым коконом.

И она почувствовала, как он входит в нее.

Из груди ее рвался дикий вопль, но у нее не было рта, чтобызакричать.

«ПРОНИКНОВЕНИЕ: ЭНТРОПИЯ».

Она не знала, что значат эти слова в таком сочетании, но онапочувствовала, что в них заключена истина. Ничего похожего ей не приходилосьиспытывать за всю свою жизнь. Позже ей пришло в голову несколько метафор, и онаотвергла их одну за другой:

Ты плывешь в теплой воде и неожиданно попадаешь в ямуглубокого холода, от которого немеет все тело.

Тебе сделали укол новокаина в десну и вырвали зуб. Он вышелбез всякой боли. Ты сплевываешь кровью в эмалированный тазик. В тебеобразовалась дыра. Ты можешь ощупать языком то место, где еще секунду назаджила часть тебя.

Ты смотришь на себя в зеркало. Смотришь очень долго. Пятьминут, десять, пятнадцать. Не моргая. С ужасом ты начинаешь замечать, как лицотвое меняется, словно лицо Лона Чани Младшего в фильме об оборотнях. Ты уже незнаешь себя самого и превращаешься в свой двойник, в безумного вампира сбледной кожей и рыбьими глазами.

Ни одно из этих ощущений не было похоже на то, что онаиспытала, но она почувствовала привкус каждого из них.

Темный человек вошел в нее, и ОТ НЕГО ИСХОДИЛ ХОЛОД.

Когда она открыла глаза, ей сперва показалось, что она ваду.

Ад был белизной — тезис к антитезису темного человека. Передней простиралось выбеленное ничто. Белое-белое-белое. Ее окружал белый ад, и онбыл повсюду.

Она уставилась на белизну (невозможно было уставиться в нее)и лишь через несколько минут ощутила вилку мотоцикла между бедер. Краем глазаона увидела другой цвет — зеленый.

С усилием она оторвала глаза от белой плоскости и огляделасьвокруг. Губы ее дрожали, в глазах бесновался ужас. Темный человек был в ней.Флегг был в ней. И когда он пришел, он лишил ее всех пяти чувств, связывающихее с реальностью. Он прокатился на ней, как человек может прокатиться налегковушке или на грузовике. И он привез ее… куда?

Она посмотрела на белую плоскость и поняла, что это былэкран открытого кинотеатра на фоне белого дождливого неба. Обернувшись, оназаметила бар. Стены его были покрашены в ярко-розовый цвет, телесного оттенка.На фасаде было написано: ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В ХОЛИДЕЙ ТВИНС! ЭТИМ ВЕЧЕРОМНАСЛАЖДАЙТЕСЬ РАЗВЛЕЧЕНИЯМИ ПОД ЗВЕЗДНЫМ НЕБОМ!

Темнота окутала ее на пересечении Базелайн и Бродвея. Теперьона оказалась в конце Двадцать Восьмой улицы, почти за пределами города, откудашла дорога на… Лонгмонт, не так ли?

Вокруг нее стояли железные мачты, и на каждой из них былоустановлено по два громкоговорителя. Под ногами у нее был гравий, но сквозьнего росли трава и одуванчики. Пожалуй, в «Холидей Твинс» было не слишком многопосетителей, начиная с середины июля. Неудачное лето для того, чтобы делатьденьги на развлечениях.

— Почему я здесь? — прошептала она.

Это был просто разговор с самой собой — она не ожидаланикакого ответа. Поэтому, когда ответ прозвучал, ужас сжал ей горло.

— НАДИН! — раздалось из громкоговорителей, и это был егоголос. Как она закричала! Руки ее немедленно прижались к ушам, но голосраздавался одновременно из всех громкоговорителей, и не было опасения от егоужасающей ликующей интонации и звучащей в нем кошмарной комической похоти.

— НАДИН, НАДИН, О, КАК Я ЛЮБЛЮ ЛЮБИТЬ НАДИН, МОЯ ЛАПОЧКА,МОЯ КРАСАВИЦА…

— Прекрати! — закричала она, до предела напрягая голосовыесвязки, но все равно ее голос казался ничтожным по сравнению с доносящимся изгромкоговорителей воплями великана. И тем не менее, на мгновение голос все-такиостановился. Наступила тишина. Громкоговорители смотрели на нее, словнофасетчатые глаза гигантских насекомых.

Надин медленно отняла руки от ушей.

«Ты сошла с ума, — успокоила она себя. — Вот и все.Напряженное ожидание… игры Гарольда… установка бомбы… все это подвело тебя ксамому краю, дорогая, и ты сошла с ума. Ну что ж, может быть, так оно и лучше».

Но она не сошла с ума и прекрасно знала об этом.

Все это было гораздо хуже, чем сумасшествие.

Словно в подтверждение этого громкоговорители вновьзагрохотали суровым, но вместе с тем почти жеманным голосом — голосом директорашколы, который по школьному радио упрекает своих учеников за какую-нибудьпроделку.

— НАДИН, ОНИ ЗНАЮТ.

— Они знают, — отозвалась она, как попугай. Она не былауверена в том, кто такие они и что они знают, но ни на секунду не усомнилась внеизбежности случившегося.

— ВЫ ВЕЛИ СЕБЯ ГЛУПО. ГЛУПОСТЬ МОЖЕТ НРАВИТСЯ БОГУ, НО НЕМНЕ.

«Глупость, — подумала он??. — Глупость, глупость. Я знаю, чтоозначает это слово. По-моему, оно означает смерть».

— ОНИ ЗНАЮТ ОБО ВСЕМ… КРОМЕ КОРОБКИ С ДИНАМИТОМ.