но неудача под Мдиной сильно сказалась на боевом духе воинов, что неизбежно отразилось на ходе наступления. Между Мустафой и Пияле росли разногласия, их споры были громкими и отчаянными. Пошли слухи, что зерна хватит в лучшем случае на несколько недель. Очередные корабли, отправленные к побережью Африки за провизией, так и не вернулись, а зима стремительно приближалась. Эпидемиям и лихорадкам, одолевающим войска султана, не было видно конца, и если мальтийские овраги были полны мертвых турок, то палубы половины кораблей турецкого флота были переполнены больными и ранеными. Из всех кампаний, осуществленных османами за последние сорок лет, ни одна не сталкивалась с таким упорным сопротивлением и такой разумной организацией обороны, какие продемонстрировали рыцари и жители Мальты. Ходили слухи, что турецкие войска отказываются воевать. Даже янычары отказывались принять участие в битвах. Если так оно и есть, то конец не за горами.

Среди многочисленных удручающих новостей Ашу грело лишь одно: в своих самых безумных фантазиях он даже представить себе не мог, что маленький остров сможет противостоять поднявшейся против него огромной силе. И все-таки остров держался. Его защитники просто-напросто отказывались сдаваться. Когда Аша в последний раз видел сестру, она была жива. Хотя Мустафа был решительным и могущественным генералом и наверняка должен был найти способ победить, у Марии, по крайней мере, был шанс. Это больше, чем он мог дать ей раньше.

Он размышлял о своем участии в происходящем и поймал себя на том, что надеется, что ему не достанется никакой роли. Для него лучшим исходом было бы так и просидеть до конца осады на своей галере, а затем убраться восвояси, пусть даже с поражением. Эта мысль пустила корни и постепенно расцвела в его голове. По мере того как дни шли один за другим и ничего не менялось, он начал всерьез верить, что такое возможно. А потом он вернется в Стамбул и отыщет Алису. После осады жизнь пойдет своим чередом.

Однако судьба распорядилась иначе. Гонец из командной палатки разбил все его надежды.

– По приказу паши, – сообщил он, – на рассвете вы и ваши люди должны явиться в Марсу. Вы участвуете в утреннем всеобщем наступлении на Биргу.

Приказ относился ко всем солдатам и офицерам флота. Это был акт отчаяния, что совершенно не меняло сути дела. Приказ есть приказ.

Аша стоял один на носу галеры. Дальше момент истины отодвигать было нельзя. Его ситуация была такой же невозможной, как и вначале. И его решимость осталась прежней. Он не станет поднимать оружие против мальтийцев. Но если он откажется выполнять приказы, то не сможет вернуться со своим кораблем в Стамбул.

Он молился, меря шагами палубу, и думал о том, как так случилось, что он полностью утратил честь. Он точно не понимал, в какой момент это произошло. Может быть, в тот день, когда он ослушался отца и побежал за Марией искать сокровища, вместо того чтобы чистить выгребную яму? Или в тот день, когда он солгал Тургуту? В день, когда убил Искандера? Когда отрекся от своего внутреннего христианина? Или мусульманина? Когда объявил себя османом? Турком? Мальтийцем?

В глубине души Аша понимал, что для него остался лишь один честный путь. Он должен предстать перед Мустафой и Пияле, признаться в своем прошлом и, высказав сожаление, объяснить, что не может подчиниться их приказу. Тогда ложь закончится, причем, скорее всего, взмахом ятагана. Возможно, это и будет конец долгого пути, дарованного ему Аллахом.

Когда совсем стемнело и откладывать больше было нельзя, он позвал Фероза.

– Я отправляюсь к Мустафа-паше, – сказал он. – Если до рассвета не вернусь, поведешь людей в Марсу вместо меня.

– Будет сделано, Аша-реис.

Напоследок Аша бросил печальный взгляд на «Алису». Спустившись в шлюпку, он сам сел за весла и отправился в гавань.

Следующий день начался с проливного дождя и холодного северного ветра. Насрид и его люди стояли по колено в грязи. Его шелка были такими же размокшими, как и их боевой дух. Шум бури заглушал звуки битвы, к которой они должны были присоединиться. В этот день ни у кого из его воинов не было настроения сражаться. Насрид зарубил одного мечом, но на самом деле знал, что это не метод. Тогда он закрыл глаза и мысленно вызвал образ Искандера, его могущественного и наводящего ужас лалу, как тот сидит верхом на своем могучем ахалтекинце среди руин константинопольского Ипподрома. Искандер, идеальный османский воин, гарцующий на благородном коне и побуждающий своих пажей идти в бой, обучающий их в те славные дни в Топкапы, как следует жить и умереть за султана, за веру. Война жестока. Война разрушает. Но есть в ней исступленный восторг, с которым не сравнится вся последующая жизнь.

Теперь Насрид вспомнил голос Искандера, твердость его духа и, размахивая ятаганом, призвал своих воинов вновь присоединиться к битве.

– Бог велик! – гремел он.

Лил дождь, в угольно-черном небе сверкали молнии. Насрид видел очертания неверных сверху на оборонительных сооружениях. В этот день по приказу великого магистра они вооружились арбалетами, поскольку в такой дождь огонь бессилен. Однако великий магистр ошибся. Огонь имел силу и в такой день, если это был внутренний огонь, огненный дух, огонь любви к Богу, священное пламя, поглощающее даже арбалеты: огонь за султана, огонь за пророка, огонь, какого еще не видела земля.

Когда ты будешь умирать на поле боя, зная, что гибнешь во славу Аллаха, ты исполнишь танец в собственной крови, уверенный в том, что будешь восседать в раю рядом с пророком…

Воины Насрида бросились в атаку. В них наконец разгорелась воинственная страсть, подогреваемая его голосом, заглушающим шторм, голосом самого Бога, призывающего их идти навстречу Его славе.

– Аллах велик! – взревели они все как один, так же как пажи кричали тогда на Ипподроме. В их венах пульсировала страсть самого Искандера, когда они снова ринулись на стены.

Тем холодным утром они, скользя, пробирались сквозь грязь, кровь и смерть, с криками рассекали дождь, неся свой священный огонь в реку стрел, выпущенных из целого леса стальных арбалетов.

И вот так, во славу Аллаха, Насрид был убит стрелой в грудь, и исполнилась его заветная мечта – оказаться рядом с пророком.

Мария с трудом передвигала ноги. Днем она работала на стенах, а по ночам в обержах или лазарете. После нескольких недель изнурительного труда она двигалась исключительно на адреналине.

Она уже два дня не видела Кристиана – с того самого момента, когда под французской куртиной разорвалась мина. Мария в отчаянии ходила от поста к посту, спрашивая, не видел ли кто де Вриса. Никто не видел. Постояв на груде щебня, Мария поняла, что отказывается верить, будто он погребен под обломками, как и многие другие. Это просто невозможно. Она искала в лазарете и обержах. Ходила на руины отцовского дома, думая, что, возможно, он там, ждет ее.

Но там Кристиана не оказалось.

И отца тоже.

Она прошла всю стену вдоль Калкара-Крик, рискуя попасть под огонь снайперов, засевших на склонах Сальвадора. Заглянула в итальянский оберж, где располагалась небольшая клиника, теперь оставшаяся совсем без врачей. Мертвые лежали в куче, умирающие – длинными рядами. Кристиана среди них не было.

Она жила надеждой. Возможно, его вызвали в Сенглеа. Никто ведь не мог знать точно? Возможно, он заболел и где-нибудь отдыхает. Возможно, возможно…

Время близилось к полуночи, когда она оказалась в затемненном коридоре некогда процветающего лазарета. В одной руке она несла фонарь, в другой – ведро с водой. Раненые занимали все пространство коридора. На каждой койке было по два-три бойца. Рыцари лежали среди простых солдат, не требуя и не получая никакого лечения. У каждой койки Мария останавливалась, наклонялась и подносила черпак к губам пациентов. Некоторые были уже мертвы, иные без сознания. Докторов совсем не осталось, лечить было некому.

Нередко попадались раненые, которые хотели, чтобы их выслушали или, наоборот, что-нибудь рассказали. В Мдине, поведал ей один, турки были одурачены с помощью гениальной уловки: губернатор переодел женщин в солдат, чтобы враги решили, будто гарнизон полностью укомплектован. Защитники