А с простыми смертными Джон, будучи врачом, чувствовал себя уверенно. Кроме того, я перестала быть той, кого он любил больше жизни. Или той, кого он боялся, потому что она казалась ему воплощением зла и смерти. Теперь он воспринимал меня как простую смертную, обладающую плотью, которая рано или поздно истлеет, и разумом, который способен заблуждаться.

Отныне и до самой моей смерти Джон будет наблюдать за мной и видеть, как мое прелестное молодое тело потихоньку приближается к гибели, а мой неудержимый разум одну за другой совершает ошибки. И теперь я мало чем могла бы ввести его в заблуждение. Когда-то, в дни нашего недолгого счастья, он любил меня, следил за каждой тенью на моем лице и научился понимать меня, как никто никогда меня не понимал. Кроме разве что еще одного человека. Джон вообще много знал. Его научили многое распознавать в людях; он посвятил всю свою жизнь и весь свой талант тому, чтобы понять, отчего люди так меняются порой, какие недуги, телесные и душевные, в них таятся. И я теперь тоже стала для Джона не богиней любви и не дьяволицей, а просто весьма интересным экземпляром человеческого существа, с какими ему редко доводилось сталкиваться.

Ну и еще врагом, которого ему нужно было победить.

И мне нелегко было смириться с этой новой ролью.

Я позвонила Люси, и она даже вскрикнула невольно, увидев меня.

– Я скажу, чтобы обед вам принесли в вашу комнату, мисс Беатрис, потому что вы нездоровы, – сказала она, помогая мне подняться по лестнице в спальню, чтобы причесать меня и помочь переодеться к обеду.

– Нет, – сказала я. Я чувствовала себя настолько усталой, что мне даже говорить было трудно. Мне казалось, что сейчас я не в состоянии подчинить собственной воле даже служанку. Как же мне удастся справиться с Селией, Джоном и Гарри? – Нет, – повторила я. – Я непременно спущусь к обеду. Но, пожалуйста, Люси, поторопитесь, иначе я опоздаю.

Они не стали ждать меня в гостиной, а сразу прошли в столовую. Лакей распахнул передо мной двери, когда я, шурша юбками, пролетела через холл. Походка моя вновь была легка, хотя лицо несколько побледнело и осунулось, зато на устах играла безмятежная улыбка. Однако стоило мне войти, и я замерла как вкопанная, глядя на обеденный стол.

Селия сидела на моем месте.

Она сидела там, где ей, собственно, и следовало бы сидеть. Где она имела полное право сидеть.

Она сидела на месте жены сквайра, в дальнем торце обеденного стола, где ей хорошо были видны выстроившиеся вдоль стен слуги, где удобно было присматривать за тем, хорошо ли горят дрова в камине, и следить, полны ли тарелки гостей и их бокалы. Отсюда также удобно было отвечать на взгляды сидящего напротив мужа теплой любящей улыбкой.

Гарри быстро глянул на меня, и на его лице появилось смущенное, как бы извиняющееся выражение.

– Я надеюсь, ты не возражаешь, Беатрис? – тихо спросил он, встречая меня в дверях и подводя к тому месту, которое всегда занимала Селия. – Джон сказал, что ты вряд ли сегодня спустишься к обеду, и Селия, естественно, села в торце стола.

Я изобразила полнейшее равнодушие, улыбнулась и чуть помедлила возле своего стула, глядя на Селию и словно ожидая, что она вскочит и пересядет на прежнее место, освободив для меня место хозяйки дома. Но Селия не пошевелилась. Она тоже улыбнулась мне и, широко раскрыв свои карие глаза, сказала:

– Не сомневаюсь, Беатрис, что тебе будет гораздо приятнее сидеть напротив Джона. В точности как в те дни, когда вы были еще женихом и невестой, а твоя мама была еще жива.

– И я предпочел бы, чтобы Беатрис сидела непосредственно напротив меня, – поддержал ее Джон. – Мне всегда спокойней, когда я могу ее видеть!

И они дружно засмеялись этой дурацкой шутке. Глупцы! Словно Джон никогда не напивался до бесчувствия за этим самым столом. Словно мое место можно было просто так, безнаказанно, захватить. Словно я легко уступлю свое законное место этой беспомощной девице, жене моего брата. Я улыбнулась – правда, улыбка вышла довольно-таки кислой – и уселась там, где им так хотелось меня усадить. Но успела заметить, как насмешливо переглянулись два молодых лакея. Ничего, я им отомщу: получат в следующий раз жалованье и пусть ищут себе новую работу!

Этот вечер принадлежал Селии.

И я видела, что она этот вечер заслужила. На скуле у нее темнел синяк, но глаза были безмятежны. Я догадывалась, что это Гарри ее ударил – ударил всего один раз в гневе или в порыве страсти – и тут же рассыпался в извинениях. А потом они помирились, и Селия так и не поняла, что ему на самом деле было от нее нужно. Она полагала, что этот удар – единственное унижение в ее супружеской жизни. Она не знала, какое хитросплетение наказаний формируется вокруг нее. Она считала, что это первый и последний удар, который она получила от Гарри. И была уверена, что вынести это ей по силам. Жизнь Широкого Дола висела на нитке, а Селия считала, что просто должна немного потерпеть.

И поэтому уселась на место хозяйки в торце стола.

Ее обожаемый зять попивал лимонад, сидя слева от нее; ее обожаемый муж через весь стол сиял ей улыбками. И Селия цвела в свете свечей, как красная гвоздика под солнцем. Ее тревоги, ее ощущение невидимого ужаса – все улеглось благодаря спокойной реакции Джона на ее сбивчивый, истерический рассказ и обещаниям Гарри, которые тот наверняка ей дал, затащив ее после «наказания» в постель. Джон, конечно, сказал ей, что он ничего не знал о планах по изменению права наследования, но совершенно не удивлен моими действиями и полагает, что договор почти наверняка можно изменить. И пообещал, что он, будучи отцом Ричарда, непременно постарается отозвать права Ричарда на совместное с Джулией наследование Широкого Дола, и тогда Джулия с его благословения станет единственной наследницей. А уж потом найдется какой-нибудь способ компенсировать Ричарду или даже самому Джону потерю тех денег из капитала МакЭндрю, которые были истрачены на оформление новых прав наследования.

То, что Джон так спокойно воспринял все эти новости, так быстро и легко собрал свои вещи и так дружески простился с доктором Роузом, оказало на Селию весьма благотворное воздействие и как бы отвело ее от входа в тот лабиринт, в центре которого ей чудилось страшное зло. Она даже стала думать, что ошибалась. Она забыла то, о чем свидетельствовали ее чувства: тот запах греха, который все время ей мерещился; неприятное покалывание по всему телу, когда она замечала, как Гарри смотрит на меня во время обеда, а потом спрашивает, не смогу ли я уделить ему сегодня вечером немного времени для разговора о делах. Она забыла о красных, как клубничный сок, царапинах у Гарри на спине. Забыла, какую растерянность испытала однажды ночью, когда, проснувшись, коснулась рукой подушки мужа и обнаружила, что постель рядом с ней холодна и пуста. Все это она ухитрилась мгновенно позабыть, стоило Джону улыбнуться ей, посмотреть на нее спокойными честными глазами и сказать: «Доверьтесь мне, Селия, я еще успею все это исправить».

Она приехала домой, окутанная облаком невероятного облегчения, хотя и в измятом грязном платье, а также опасаясь, что Гарри будет на нее сердиться, что он будет ругать ее за дикую сцену, устроенную ею тогда в столовой и за ее внезапный отъезд, что он потребует от нее дать объяснения тем страхам, которые ею владеют. Все мы – и Селия, и Джон, и Гарри, и я – имели свои маленькие тайны и ревностно их охраняли. Все мы кого-то обманывали.