– А вот и они! – напряженно воскликнула я и повернулась к Гарри. – Ты знаешь, что нужно делать. Мы с тобой все обговорили, и я уверена, что ты прав, желая наказать ее. Она попыталась вмешаться в наши дела. Она без разрешения уехала ночью из дома, уехала к другому мужчине, который к тому же является моим мужем. Она вела себя так, словно лишилась разума, и всех в графстве заставила обсуждать дела, которые творятся в семействе Лейси.

Гарри молча слушал меня и кивал. Дыхание у него уже стало учащенным, глаза заблестели.

– Разумеется, ее следует наказать! – подтвердил он, и я вспомнила, как его в детстве, в той отвратительной школе, учили бояться и запугивать других.

– Да уж, накажи, – сказала я. – С ней слишком долго все носились, как с драгоценной фарфоровой статуэткой. Вот и отыграйся сразу за все. В конце концов, ты ее муж! Ты имеешь полное право ее наказывать. Отведи ее наверх и постарайся сломить ее упрямство.

Он снова кивнул, но вслух усомнился:

– Разве может мужчина причинить боль такой женщине, как Селия? – Он явно хотел, чтобы я убедила его в допустимости этого, и я сказала:

– Если это настоящий мужчина, то да, безусловно. – И я прибавила, искушая его: – И ты в первую очередь. Вспомни, Гарри, маленьких мальчиков, которых ты наказывал в школе. Я понимаю, Селия тебе бесконечно дорога, но нельзя же позволять ей так себя вести. Это недопустимо! Ведь, по сути дела, она сбежала от тебя к Джону! Так что если ты хочешь удержать ее при себе, то лучше сразу покажи ей, кто из вас хозяин. Ты здешний сквайр. Ты ее муж. Ты можешь делать с ней все, что тебе заблагорассудится. Только не слушай ее собственных речей. Ей необходима хорошая встряска. Вот и встряхни ее как следует.

Голубые глаза Гарри так и сверкали, а дыхание стало совсем частым. Он прошел мимо блюда с печеньем, даже не посмотрев на него, и ринулся к дверям, пылая жестокостью и похотью. У крыльца загрохотала карета, и Гарри оказался рядом с ней раньше, чем Страйд. Селия неловко выпрыгнула оттуда, не дожидаясь, когда спустят ступеньки. Она была в том же платье, в каком уехала из дома, и оно выглядело на редкость грязным и измятым. Сейчас Селия ничем не напоминала изящную леди Лейси, способную командовать Гарри и даже мной. Вид у нее был совершенно измученный и немного испуганный.

– Гарри? – неуверенно спросила она и взбежала на крыльцо, куда он уже успел подняться и неподвижно стоял возле дверей, не говоря ни слова.

Он был великолепен. Он был похож на толстого героя какой-то пьесы из репертуара бродячих театров. Лицо у него словно окаменело. Селия подошла к нему, положила свою ручку ему на плечо и, заглядывая ему в лицо, снова спросила:

– Гарри? – И он, не отвечая, схватил ее в охапку, и я заметила, как сильно она побледнела – он наверняка сделал ей больно. Затем, по-прежнему не говоря ни слова, Гарри потащил ее в дом и по лестнице на второй этаж. Мне было слышно, как он тяжело протопал по коридору, затем открылась и захлопнулась дверь их спальни, и раздался двойной щелчок – это Гарри запер дверь на ключ. И только после этого я снова повернулась лицом к карете. Что будет происходить там, за запертой дверью, меня совершенно не касалось. Я и так знала, что Селия будет унижена; что, возможно, Гарри силой заставит ее окунуться в трясину своих извращенных желаний. А если она попытается ему отказать, он может побить ее или даже изнасиловать. Если же она согласится, то у нее навсегда останется в душе грязный след его мерзких пристрастий. И она никогда больше не сможет посмотреть Джону прямо в глаза, не сможет явиться ко мне в кабинет и учить меня, что правильно, а что неправильно в этой жизни. После такого она станет униженной и покорной, она будет стерта в пыль…

Я улыбнулась.

Джон, вылезая из кареты, заметил мою улыбку и поежился, как от холодного ветра, хотя солнце светило вовсю. Выглядел он хорошо. Из глаз исчезло прежнее напряженно-отчаянное выражение, он прибавил в весе и снова стал крепким, стройным и подтянутым. Под глазами исчезли глубокие тени, перестал дергаться маленький мускул на щеке, однако по обе стороны рта после выпавших на его долю испытаний пролегли две глубокие морщины, как и на лбу, прямо над бровями, но лицо было спокойным и мужественным. Джон был безупречно одет, его рубашка сверкала белизной, а на плечи был накинут теплый черный плащ. Я спокойно встретила взгляд его голубых глаз, и мы некоторое время мрачно смотрели друг на друга. Возможно, когда-то я действительно любила этого человека, но теперь мы стали заклятыми врагами. И я, не сказав ему ни слова приветствия, круто развернулась и вернулась в гостиную.

Я налила себе чашку чая, и руки мои совершенно не дрожали. Вошла горничная, хотя я ее и не звала, и принесла еще одну чашку и тарелку, а следом за ней вошел мой муж с таким видом, словно каждый день в течение последних пяти месяцев садился со мною пить чай. Он плотно, с легким щелчком закрыл двери в гостиную, и я подумала: странно, отчего этот легкий щелчок заставил меня испуганно вздрогнуть? Неужели мне так страшно остаться наедине с собственным мужем?

– Чаю? – вежливо предложила я. – Печенья? Или фруктовый кекс?

– Давай поговорим откровенно, если можно, – спокойно, ровным голосом сказал Джон. Он явно избавился от того ужаса, который испытывал передо мною, и от своей потребности хвататься за бутылку, стоило моей тени упасть на него. Я чувствовала, что не имею над ним прежней власти. Встав с кресла, я подошла к камину и оперлась рукой о каминную полку, этой непринужденной позой скрывая то, что колени у меня буквально трясутся от волнения и страха.

Джон остановился посреди гостиной, доминируя в ней. Его дорожный плащ с широкой пелериной и капюшоном казался слишком громоздким для столь малого пространства, а высокие черные, тщательно начищенные, сапоги попирали светлый ковер. Его шляпа, лежавшая на стуле, казалась символом мужской силы и наполняла эту дамскую комнату ощущением некой угрозы. Я крепко держалась за каменную полку, стараясь ничем не проявить своих чувств.

– Мне нечего сказать тебе, – отвечала я недрогнувшим голосом. Джон никогда бы не догадался, что мне страшно. Я слишком хорошо владела собой.

– Тебе, может, и нечего, а вот мне есть что тебе сообщить, – сказал он. Я глянула в сторону двери. Он легко смог бы меня перехватить, если я попробую до нее добежать. Я уже хотела позвонить и позвать слуг, чтобы принесли еще горячей воды, но потом передумала. Какая, собственно, разница, когда объясняться с Джоном, и этот момент ничуть не хуже любого другого. А с ним все равно пришлось бы объясняться – не сейчас, так потом. По крайней мере, сейчас мы были наедине, без Селии, без Гарри, да и сам Джон наверняка устал с дороги. И я даже с каким-то облегчением поняла, что во мне вновь разгорается гнев; я знала, что если он вздумает мне угрожать, я отвечу на его вызов и сумею одержать над ним победу. Я больше уже не была той женщиной, которая охвачена горем и печалью и боится выйти из дома, потому что дети при ее приближении бросаются бежать. Теперь я сражалась и за себя, и за своего сына, и за его наследство, и за мой родной дом. Я не для того разорила Широкий Дол, огородила крестьянские поля и погубила лучших парней в деревне, чтобы сейчас упасть на колени перед собственным мужем, который жестко и пристально смотрел на меня своими бледно-голубыми глазами.