– За что вы меня бьете?! – взвопил Сан Саныч.

– Было бы за что, убил бы… – боец перекуривал, попил воды из графина. – Будешь писать?!

– Я не знаю, что там! Ай-й! Зачем вы бьете, я же человек! Я не виноват! Ай-й! Послушайте, товарищ…

Боль становилась все острее, Сан Саныч выгибался от каждого удара, он опять перестал понимать, что происходит, было больно, больно и больно… Удары отдавались во всем теле. Надзиратель бил не так сильно, но чаще, он устал и разозлился, дышал тяжело. Присаживался, вытирал пот, снова закурил. Сан Саныч уже не вскрикивал, но только тяжело выл, ноги тряслись и подгибались.

Неожиданно все кончилось. Боец попил из графина, вытерся полотенцем и отстегнул наручники:

– Садись! – кивнул на табуретку.

Белов, бренча наручниками на двух руках, подошел покорно и безумно и попытался сесть, но, едва коснувшись задом табуретки, взвыл и упал на колени.

– Ха-ха-ха-ха! – заливался боец. – Садись, чего ты?! – Эту штуку он проделывал со всеми. Сан Саныч стоял на коленях, согнув голову, и тихо выл. – Я на тебя завтра посмотрю, козел! На выход!

Сержант завел его в соседнюю, совсем маленькую комнатку. В ней не было ничего, только бетонный пол.

– Вывод завтра утром, насрешь – съесть заставлю! Понял?! Языком пол вымоешь!

Сан Саныч с трудом нашел позу. Лежал на животе, руки вывернуты вдоль тела. Последние несколько часов он был не человеком, но животным, которое почему-то истязали. Ни об унижении, ни о мести, ни о чем другом он не мог думать, ему было очень больно. Кого-то опять били за стенкой, тот кричал и ругался, но Сан Санычу было все равно.

Он проснулся среди ночи от страшной боли во всем теле. Ему очень хотелось в туалет. Он потихоньку встал на ноги, прислушался. Глазок в камере был небольшой и без кормушки. Сан Саныч постучался негромко. Никто не загремел ключами, не подошел, похоже, в подвале никого не было. Сан Саныч постучал громче:

– Эй, есть кто-нибудь?

Никто не ответил. Он уже не мог удержаться. Помня про угрозу своего истязателя, писнул на стену, перешел и писнул еще немного… так он прошел полкамеры. По стенкам стекало, сильно пахло мочой. Ноги под ягодицами были сине-красные. Сан Саныч осторожно задрал тельняшку и осмотрел руки. Они были сплошным синяком и нигде не было ни капли крови.

Утром в камеру вошел Цветков и сразу сморщился от запаха, увидел потеки на стенах:

– Раздевайся! – в лице, в маленьких глазках – ненависть.

Сан Саныч чуть помедлил, соображая, что сейчас будет, и начал снимать тельняшку, он с трудом шевелил пальцами. Ему казалось, что Цветков, осмотрев его, сжалится. Но тот неожиданно вышел и вскоре вернулся с ведром. В нем была вода.

– Все стенки вымыл от ссанья! – Цветков кинул тельняшку Белова в ведро.

Сан Саныч стиснул зубы, глаз не поднимал, но и не двинулся с места.

Весь следующий час Цветков его бил. По тем же местам, что и вчера, по синим, разбитым рукам и ягодицам. Сан Саныч уже ничего не чувствовал, это была сплошная боль, он молил Господа, в которого не верил, чтобы тот кончил все это скорее. Сдохнуть! Сдохнуть! Сдохнуть! – колотилось в голове.

Цветков устал и снова запер его в камере.

Его не кормили, вечером только дали кружку воды, и вскоре пришел следователь Козин. Сан Саныч не мог встать, лежал на полу, на боку, но тот и не требовал:

– Так будет каждый день. Все равно подпишешь!

Он постоял, думая о чем-то. Потом заговорил миролюбиво:

– Зря мучаешься, все подписывают. Инвалидом же станешь… могу кого-то убрать из протокола… Иду тебе навстречу. Слышишь, герой?

– Ни на кого клеветать не буду! – промямлил Сан Саныч разбитым ртом. – Хотите, убейте! Я ни в чем не виноват и это будет известно…

– Так что же, отпустить тебя?

– Да! – чуть слышно, но твердо кивнул Сан Саныч.

– Хм! – развеселился Козин и присел к нему на корточки. – Ты же начнешь говорить, что у нас безвинных берут! Да еще и бьют!

Сан Саныч молчал. Ему больно было говорить, а щеке от пола было прохладно и полегче.

– От нас просто так не уходят. Подпишешь сегодня – получишь не больше десяти лет. Одному не получится, мне нужна группа. Померанцев, Захаров, ссыльные прибалты пойдут! Йонас-Павулюс! И обязательно кто-то из начальства… Не будь ты дураком! Все равно подпишешь!

Сан Саныч слушал его и на время забыл о своей боли. Он сейчас не Козина презирал, он вдруг ясно почувствовал, что любит своих кочегаров. И ни за что не продаст их. Это были первые человеческие чувства за последние сутки. Тут же Николь в голову явилась, Катька, другие хорошие люди. У него в груди перехватило:

– Они – люди, а ты паскуда! Сдохну, не подпишу! Из-за таких уродов все…

Он не договорил, лейтенант вскочил с перекошенным ртом и трусливо замахнулся ногой в лицо. Сан Саныч зажмурил глаза. Удара не было. Лейтенант стоял над ним, сжав кулаки:

– Ну, тварь, посмотришь у меня! – прошипел следователь сквозь стиснутые зубы и вышел.

Ночью пришли двое. Цветков и какой-то незнакомый старшина. Подняли с пола. Голодный Сан Саныч еле держался на ногах. Руки в наручниках за спиной. Старшина брезгливо осмотрел его, покачал головой:

– Не, Цветков, давай сам! Чего Козел на него взъелся?

– Так не подписывает!

– Они все не подписывают… и зачем его… он чуть живой… – старшина разговаривал так, словно Сан Саныча не было в комнате.

– Да мне начхать, не я придумал… – Цветков то ли смущался, то ли наоборот, был чем-то доволен.

– Ну давай, я в дежурке буду, если чего! Тут уже и бить нечего!

– Жрачку-то привезли? – спросил Цветков вдогонку.

– Привезли.

Цветков ударил, как только закрылась дверь. На этот раз он разговаривал. Зло сузив рот и прищурив глаза.

– Ты что же, сука?! А?! – он ударил в живот и поймал падающего Белова за шиворот.

Сан Саныч не мог вздохнуть, но еще получил коленом в грудь. Потом еще. Цветков вел себя так, будто Беловых вокруг было сто, и он, патриот Цветков, один стоял против этих предателей, окруживших его родину.

– Ты что же, партию не любишь, сука?! – кулак смачно пришелся в другую челюсть. – А?! Сталина не любишь?! – кулаки только мелькали. – А, сука?! Не любишь?! Подстилка американская!

Цветков бил своего личного ненавистного врага, бил в ярости, куда придется, не особо разбирая. По рукам было больнее всего, Сан Саныч не прикрывался и уже не убирал голову, ему было все равно, мелькнуло, что Козин велел забить насмерть. Наконец, теряя сознание, сполз по стене, растянулся и лежал, закрыв глаза. Ни на что не реагировал.

– Встал, паскуда! – ревел над ним Цветков, пиная в ребра.