стоном на землю. Полковник Логвинов бежит вдоль цепи. Его лицо перекошено гневом, борода растрепана.

– Батальон, стой! – кричит он, испуская миллион матов.

– Ура! – опять вспыхнуло на левом фланге.

– Ура-а-а! – подхватили все и повернули обратно.

Перед хутором произошла короткая штыковая схватка. Красные удрали. Мы ворвались в горящий хутор. Хаты, амбары, скирды хлеба объяты пламенем. Ружейная стрельба, треск горящего дерева, вой баб, бегающих по дворам, рев коров и телят, блеяние овец – все смешалось вместе. Вокруг хутора валяются трупы красных. Два красноармейца лежали как бы обнявшись; у одного оторвало левую ногу, у другого – правую.

Батальон остановился, пройдя хутор. Решили ночевать здесь. В темноте наступающей ночи виднеется зарево горящего хутора. Спим в поле. Вверху над нами ласково мерцают небесные лампочки. Природа неизменная, как всегда. Изменились только люди. Они спят, чтобы утром с новыми силами кинуться друг на друга в новую кровавую, может быть, для них последнюю схватку.

10 августа. Сегодня будем брать станицу Брыньковскую. По очереди бегаем на соседний баштан за арбузами. Арбузы здесь громадные, сочные. Уже третий день по выходе из Тимашевки мы живем одними арбузами, почти без хлеба и воды.

…Перед Брыньковской поле ровное, как стол. Ясно видны хаты и колокольня. Из станицы затрещали пулеметы, но мы идем вперед. С нами в цепи идет много пленных. Они почти не ложатся. Даже командир полка один раз крикнул им:

– Ложитесь!

– Чаво там, господин полковник! – хладнокровно ответили они и пошли вперед.

Удивительные эти кацапы! Они и там дерутся отчаянно, и здесь молодцами.

Идет страшно жаркая перестрелка. Около меня ранило пленного. Он хватает руками траву и страшно стонет. Ползет фельдшер, рвет у него рубаху и хочет его перевязать. Фельдшер кричит мне:

– Приподнимите его и помогите пропустить бинт!

– Ой, бросьте, бросьте, – кричал раненый, царапая землю, – оставьте меня!.. – У него была рана в живот.

– Держите, держите! – говорит мне фельдшер. – Ис вами может то же самое быть!

…Брыньковская уже взята нами. Наша команда едет на подводах. По дороге лежат убитые красные. Стоят воткнутые штыками в землю винтовки. Это красные сдавались нашей коннице. Один молодой парень, раненный, очевидно, в грудь, – гимнастерка вся была в крови, – протягивал руку и что-то кричал. Один из наших соскочил с подводы и подбежал к нему. Раненый схватился за голову руками, очевидно ожидая, что сейчас его заколют. Наш дал ему фляжку с водой. Раненый жадно припал к ней. Я долго оглядывался, он все не отрывался от фляжки.

…Догнали полк в степи. Полк шел опять на Джерелиевку. Темно. Наши подводы все время подскакивают. На дороге что-то лежит. Я соскочил с подводы для естественной надобности. Потом бегу за своей подводой. Споткнулся о что-то. Упал. Труп, другой, третий. Тут их масса. Это работа бабиевцев. Влез обратно на подводу. Спать очень хочется. Я растянулся и заснул.

Тра-та-та-та! Что такое? Стучит пулемет. Подводы стоят, все спят. В хвосте стрельба.

– Ура-а-а! – раздалось сзади.

Пулемет стих. Подводы двинулись. Все спят, дремлют возницы.

Куда едем? Что происходит? Ничего не пойму. Опять стрельба, сквозь сон слышу залп. Подводы останавливаются. Залпы стихли. Прыгают повозки. Кажется, опять трупы. Мы движемся. Куда? Зачем? Кошмарная ночь. Спать страшно хочется.

11 августа. Утро солнечное, теплое. Красные нас совсем окружили. Мы идем цепью по высокой кукурузе. Вправо и влево белеют фуражки алексеевцев. Пули беспрерывно шлепают по желтеющим листьям кукурузы. Наши кинулись на ура. Красные отступают. Бабиев крошит их где-то справа. Мы бежим через бахчи. Обоз наш бешено понесся вперед и обогнал нас на полверсты. Наша батарея бьет на шрапнель по нашему обозу.

– Передайте на батарею: бьют по своим! – несется крик по полю.

Мы прорвались из окружения. Опять едем на наших повозках. Мы впереди, артиллерия в середине, Бабиев сзади.

Рядом с нами скачет на лошади артиллерийский офицер, он смеется и говорит:

– Знаете, за всю войну, с четырнадцатого года, я сегодня впервые видал, как обоз понесся в атаку на неприятеля! Разве могли мы не обстрелять его, – шутит он, – когда увидели, что впереди наших цепей несутся повозки?!

Сзади затрещали винтовки. Бабиев пошел куда-то влево. Мы рассыпались в цепь.

12 августа. Целую ночь были в походе. Потеряли всякую связь с остальной группой. Настроение у всех паршивое. На казаков-повстанцев нет надежды. Правда, под Джерелиевкой, еще в начале похода, к нам присоединилось несколько партизан в соломенных шляпах с винтовками, но, едва мы прошли их станицы, они дальше не пошли, а разошлись по домам. Их психология – свою хату отбил, и довольно!

Днем прилетал аэроплан. Он кружился над нами и спускался все ниже и ниже.

– Наш! Наш! Ура! – раздались крики.

С аэроплана сбросили вымпел. Длинные разноцветные ленты закружились в воздухе и отнесли вымпел далеко в кукурузу. Человек 50 как сумасшедшие полетели туда. Вымпел нашли и понесли генералу Бабиеву. Через 10 минут весь отряд знал, что аэроплан прилетал от генерала Улагая. Он стоит в станице Старо-Нижне-Стеблиевской и приказывает нам идти туда. Это отсюда верст 30. Все вздохнули облегченно. Ну, теперь, если соединимся, все-таки нас будет больше.

Подъезжаем к плавням, за ними бугор, за которым виднеется колокольня. Очевидно, там какая-то станица. Через плавни плотина. Едва мы приблизились к плотине, как справа застучал пулемет, пули засвистали над нами. Слева показалась масса красной конницы. Видимо, поджидали нас здесь, чтобы загнать в болото, когда мы будем переходить плотину, и перебить всех. Алексеевцы рассыпались в цепи. Отбиваемся, пока повозки и бабиевцы переходят плотину. Командир полка полковник Бузун на лошади носится по цепи, за ним его молодой ординарец Пушкарев с полковым значком. Вдруг справа раздалось «Ура!», и на нас ринулась лава красной конницы. Правый фланг начал отходить.

– Ни шагу назад! – закричал командир и поскакал туда.

Вдруг командир склонился на бок и едва не упал с седла. Его ранило. Две красные тачанки вылетели вперед и начали осыпать нас из пулеметов. Мы бросились в болото. Я шлепал по болоту почти по пояс в зеленой грязи. Пули впивались в грязь, чмокая то сзади, то спереди. Слава богу, выбрался на сухой бугор. Офицерская рота залегла на этом бугре, открыв огонь по красной коннице. Я тоже лег. Рядом плотина, а сзади станица, куда прошли наши обозы и бабиевцы. Красные перенесли огонь на станицу – гранатами.

Мне приказано провести отсюда линию в штаб, в станицу, из телефонистов я здесь один, где остальные, не знаю. В станице ад кромешный… (Теперь, лежа на брюхе под повозкой в станице Гривенской и описывая этот день,