Любой из нас годился на эту роль. Но на лунный корабль ушли миллионы долларов и девять лет кропотливого труда. Обычная пригодность здесь не подходила – здесь требовалось лучшее из возможного.

Перед посадкой на Аризонской исследовательской станции мы начали осторожно беседовать друг с другом. Не чтобы подружиться – конечно, нет! – а чтобы получить представление о чужих слабых и сильных местах. Поверьте мне, различия были минимальны.

Например, Стефано. Он прослушал на один математический курс больше меня. Думаю, это была теория уравнений – и как я ругал себя за то, что пропустил ее ради вторничных вечеров в «Веселом клубе»! Однако в деле Стефано значилось, что он потянул спину во время школьного футбольного матча. Разумеется, травма была давно вылечена, но осталась в его деле. Как бы вы это оценили?

И как можно оценить, гадали мы, приземлившись на жаркой, пыльной Станции и шагая в первый испытательный комплекс, как можно взвесить половую активность? Макгайр недавно женился, у нас с Кэлдикоттом были невесты, а Стефано и Бреш вели беззаботную жизнь, используя подвернувшиеся возможности.

С одной стороны, помолвка и женитьба свидетельствовали об установившейся эмоциональной жизни – а все установившееся ценилось высоко. И человек, к которому ты хотел вернуться, мог стать дополнительным стимулом там, где шансы на возвращение оценивались не выше, чем два из трех.

С другой стороны, «власть имущие» могли счесть жену Макгайра, мою Ирен и Эдну Кэлдикотта психологическим мертвым грузом, лишней ответственностью и источником тревоги. Я буквально слышал, как облаченный в белый халат человек с массивной челюстью говорит, что Стефано и Брешу не на чем сосредотачиваться, кроме самих себя и корабля.

Сказать по правде, я очень расстроился и начал жалеть об Ирен. Ну хорошо, говорил я себе, я люблю эту девушку Но зачем мне понадобилась помолвка?

Однако точно сказать было нельзя. Мы не знали, на чем основываются их оценки.

Как только мы устроились на Станции, времени для тревог не осталось. Каждое утро нас вытаскивали из постелей и, зевающих, заставляли проходить тесты. Каждый день мы получали детальные инструкции об управлении и техническом обслуживании лунного корабля и тренировались на его модели. Каждый вечер мы съедали легкий ужин с десертом из дополнительных тестов, контрольных тестов, проверочных тестов и суммирующих тестов.

Снова и снова они испытывали нас в том, что уже проверяли – умственно, физически, психологически, – высматривая крошечные отличия, преимущества в третьем десятичном знаке.

А потом, когда наши рефлексы отточились, когда наши сны превратились в восьмичасовые взлеты, маневрирования и посадки, когда мы жевали в столовой хлеб, чувствуя, что рядом работает секундомер, давление исчезло.

Объявили результаты.

Я был первым, на миллимикрон. Бреш – вторым, с тем же отрывом. Затем шли Макгайр, Кэлдикотт и Стефано.

Я был первым!

Я поведу первый корабль на Луну! Я стану новым Колумбом! Я открою эру космических путешествий!

Мы не знали, кто изобрел первый примитивный инструмент, кто впервые прокатился на неоседланной лошади, но пока жива история человечества, имя первого человека, покинувшего Землю и приземлившегося в другом мире, будет прославляться. И это будет мое имя – Эммануил Менгилд.

Я ощущал себя десятилетним мальчишкой, которому неожиданно сказали: ну ладно, завтра можешь отправиться на Запад и стать ковбоем; человеком в ночлежке, который открыл телеграмму и увидел, что унаследовал миллион долларов; швеей с исколотыми пальцами и красными глазами, которую пригласили в Голливуд, чтобы стать кинозвездой. Но это были слабые сравнения для моего поколения, ведь я поведу первый корабль на Луну!

Нашлись и утешительные призы. Если в ближайшую неделю я скончаюсь или сойду с ума и откажусь лететь, мое место займет Бреш. За ним, разумеется, – Макгайр, Кэлдикотт и Стефано, в таком порядке. Как они на меня смотрели!

Получив приказ явиться к полковнику Грейвсу, коменданту Станции, я с важным видом прошествовал в его кабинет. Я не хвалился – я действительно так себя чувствовал.

До настоящего момента, когда взгляд полковника падал на меня, я держался немного прямее и немного четче чеканил шаг. Комендант был членом проверочной комиссии – и, насколько я знал, важным. Всегда существовала вероятность, что он заметит, как я после завтрака зеваю дольше остальных, что поставит рядом с моим именем лишний знак вопроса, который сыграет решающее значение.

Но теперь! Теперь он был просто Джорджем Джонстауном Грейвсом, престарелым ракетным пилотом тех дней, когда людям нравилось подниматься достаточно высоко, чтобы увидеть внизу изогнутый горизонт Земли. Грейвс был вполне смелым, и вполне умным, и вполне быстрым, но он слишком рано родился. Невзирая на звание, он был всего лишь португальским рыбаком, а я… как я уже говорил, я был Колумбом.

Полковник Грейвс был среднего роста, немного выше меня; он сидел, откинувшись на спинку вращающегося кресла, с расстегнутым воротничком и закатанными рукавами, а в глазах его сквозило забавное отсутствующее выражение, которое я интерпретировал как зависть.

Я бдительно опустился на стул, на который кивнул полковник.

– Хм, – сказал он противоположной стене, словно соглашаясь с ней. Затем посмотрел на меня.

– Менгилд, ты ведь помолвлен, верно? – спросил он. – С мисс Расс?

– Да, сэр, – отчеканил я. Мы были гражданскими, однако привыкли говорить «сэр» всем подряд, даже людям, заправлявшим нам постели. Никогда не знаешь, кто будет выносить окончательное решение.

Он кинул взгляд на свой стол. Там лежала папка с бумагами. Закрытая. У меня сложилось впечатление, что полковник выучил все документы из этой папки.

– И ты запросил разрешение пустить ее сегодня на Станцию по четырехчасовому гражданскому пропуску?

Мне стало немного не по себе.

– Так точно, сэр. После оглашения результатов нам сказали, что мы на тридцать шесть часов освобождены от занятий. Сказали, что сегодня вечером можем пригласить любого постороннего. Я связался с Ирен – мисс Расс, – и она летит сюда из Де-Мойна. Надеюсь, в этом нет ничего плохого…

Полковник Грейвс отрывисто качнул головой.

– Ничего. Ничего плохого, Менгилд. Ты ведь не собираешься жениться на даме до отлета?

– Не-е-е-т. Мы решили поступить иначе. То есть если меня выберут и я вернусь живым и невредимым, мы поженимся в день моей посадки на Землю. Она хотела сделать это до отлета, но я ее отговорил.

– Она знает, что твои шансы вернуться целым и невредимым – чуть больше пятидесяти процентов?

Я испытал облегчение. Решил, что понимаю, к чему он клонит.

– Да, сэр. Но она все равно хочет, чтобы я полетел. Она знает, что я с детства этого желал. Ирен не стала бы противиться.