Полковник сложил руки под подбородком и посмотрел на меня.

– Мисс Расс – девушка домашняя, верно? Хочет обычных вещей – дом, детишки и тому подобное?

– Думаю, да. Она совершенно нормальная девушка.

– Ты тоже этого хочешь?

Я отвел глаза и немного подумал.

– Сэр, одну вещь я желал с детства, другую – последние три года: это космические полеты и Ирен. И чего бы Ирен ни хотела по части дома, когда я вернусь, когда справлюсь, полагаю, я тоже этого захочу.

Полковник вновь смотрел на противоположную стену. Принял решение и заговорил низким, мягким голосом. Совсем не армейским.

– Ладно, буду очень краток, Менгилд. Как тебе известно, корабль оснащен атомными двигателями, и их нужно экранировать. Они экранированы. В космосе корабль подвергнется воздействию космических лучей, и его нужно экранировать от них. Он экранирован. До сих пор, не считая нескольких печальных несчастных случаев, которые можно было предотвратить, проблем с этим у нас не возникало. Разработанные нами экраны хороши и выполняют свою задачу. Но это будет самый долгий полет человека в подобных условиях, и, согласно последней лабораторной информации, экраны, скорее всего, не справятся.

Внезапно мои губы онемели.

– Это означает, сэр, что…

– Это означает, что пилот первого корабля, который отправится с Земли на Луну, вероятно, на обратном пути станет полностью стерильным. Мы можем улучшить экранирование – и обязательно сделаем это, но в будущем. Заниматься этим сейчас – значит надолго отложить полет. В лучшем случае. В худшем это означает полную перепланировку и перестройку корабля, конструкция которого, как тебе известно, почти не допускает изменений в оборудовании на борту и запасах топлива. Поэтому мы решили не откладывать запуск, а сообщить о проблеме наиболее заинтересованному лицу.

Секунду я обдумывал это – одну бурлящую эмоциями секунду.

– Я могу ответить прямо сейчас, сэр. Слишком долго я мечтал о…

– Хм, – снова сообщил полковник стене. – Давай ты подумаешь двадцать четыре часа. Мы можем подождать. Обсуди это со своей девушкой, попробуй понять, что именно чувствуешь.

– Я знаю, что именно чувствую, сэр. Для меня нет ничего важнее этого путешествия. Почему, вы думаете… Неужели вы думаете, сэр, что, пройдя такой путь, я позволю какому-то риску – какому бы то ни было риску – помешать мне стать первым человеком, который слетает до Луны и обратно?

Можете представить, насколько я был взбудоражен. Однако полковник Грейвс затянул галстук, опустил рукава рубашки и твердо сказал стене:

– Давай ты подумаешь двадцать четыре часа, Менгилд.

Покинув его кабинет, я понял, что он имел в виду. Ирен прибудет сегодня вечером. Мой отлет состоится почти через три недели. Куча времени, чтобы пожениться, как того хотела Ирен, и сделать ребенка.

Разумеется. Именно это имел в виду полковник Грейвс.

Бреш и Макгайр стояли перед административным зданием, когда я вышел. Оба посмотрели на меня с тщательно сдерживаемой жадностью.

– Нет, – сообщил я им, – они не обнаружили внезапно, что моему дедушке стало плохо во время первого полета на самолете. Я по-прежнему лечу.

Бреш стукнул себя костяшкой большого пальца по лбу, прямо под линией непокорных рыжих волос.

– Ну что, – ухмыльнулся он, – чувствуешь нарастающие шумы в сердце? Головные боли? Головокружение?

Я обеими руками оттолкнул ожидавших моей кончины доброжелателей и направился к себе, чтобы принять душ и побриться. Кэлдикотт и Стефано вели себя точно так же, хотя, будучи последними в списке, поприличней.

Когда Ирен вышла из остановившегося у ворот припорошенного песком такси, я крепко обнял ее и некоторое время не отпускал. Она была такой замечательной на вид и на ощупь!

Мы быстро перекусили в комнате отдыха, пока она рассказывала мне про ишиас своей матери и художественную стипендию своего младшего брата Ленни. Потом она схватила меня за руку и поздравила с тем, что меня выбрали для путешествия на Луну.

– Давай покажу, на что это похоже, – предложил я. – В следующий раз ты увидишь это в новостях во время моего взлета.

Мы вышли из комнаты отдыха, и Ирен огляделась. Ткнула маленьким подбородком в сторону лабораторных зданий, бетонные прямоугольники которых выступали из невозделанной земли Аризоны, в сторону охранников, расхаживавших вдоль проволочной ограды.

– Такое… – Она замешкалась. – Такое мужское место.

Я рассмеялся.

– Каким же еще ему быть?

Она подхватила смех и повторила:

– Каким же еще?

Смеркалось, когда мы добрались до корабля. Ирен тихо, очень по-женски восхищенно ахнула. Корабль стоял на хвостовой части и жадно, неотрывно смотрел в бескрайнее небо. Огни станции отбрасывали на его бока длинные тонкие блики и тени, которые словно звали двигаться, двигаться, ДВИГАТЬСЯ!

– Самый первый, – выдохнула Ирен. – И ты поведешь его.

Я решил, что сейчас самое подходящее время. А потому усадил ее на ступени, которые вели к люку пилота, зажег для нее сигарету – и заговорил.

Я справился на удивление быстро, даже с учетом предложения. К тому моменту как я закончил, она едва выкурила треть сигареты. Но продолжала курить тихими, долгими затяжками, пока окурок не обжег ей пальцы, и она не отшвырнула его.

Я втоптал окурок в песок и спросил:

– Ну что?

Ее ответ меня потряс.

– Что – что?

– Мы ведь поженимся, да? Прямо сейчас?

– Нет, не поженимся, – ответила она.

– Ирен! Но когда я вернусь, возможно, я не смогу иметь детей. Ты ведь хочешь детей?

Долгая пауза. Я пожалел, что так темно: я не мог видеть ее лица.

– Да, я хочу иметь детей. Вот почему мы не поженимся. Ни до твоего отлета, ни после твоего возвращения.

Мне хотелось сказать: «О нет!» – хотелось схватить ее и сжимать, пока она вновь не станет моей рассудительной, милой, любящей Ирен. Вместо этого я отступил на шаг. Я молчал и думал.

– Послушай, – наконец сказал я. – Поправь меня, если я ошибаюсь. Ты знала риски, когда я вызвался добровольцем в этот полет, и поддерживала меня. Ты знала, что это для меня значит. Ты готова была рискнуть тем, что я могу не вернуться – или могу вернуться в трех бумажных пакетах. Это то же самое.

– Нет, не то же. – По ее голосу я слышал, что она плакала. – Меня не радовали риски, но я знала, что ты должен это сделать. Ты готовился к этому моменту с самого детства. Но это… это другое, Мэнни.

– Почему другое? Почему?

Она вытерла слезы с кончика носа.

– Другое, вот и все. Может, мужчина не в состоянии понять. Но для женщины это другое, совершенно другое.