можно решить любой вопрос, возникающий в нашей квартире. Это та самая задача, ответ на которую уже содержится в ее условии, «прочитай еще раз и все поймешь», как любят подтрунивать над детьми учителя математики.

Как вы могли заметить, квартира наша. А наша она потому, что помимо меня в квартире имеется Лаврентий.

Имеется — не в смысле имеет самого себя. Упомянуть это я считаю крайне важным, потому что желание материть Лаврентия — та самая слабость, с которой мне приходится бороться регулярно. Кто-то безуспешно бросает курить, а я — материть Лаврентия. На самом деле, нет никакой весомой причины его не материть. Напротив, поводов предостаточно. Лаврентий поставляет эти поводы регулярно, почти с заводской точностью. Не матерю его я не потому, что не за что, а потому, что мне мои нервы дороги. И если я начну всерьез его крыть, то это займет слишком много времени и сил.

А у меня пиво. Его пить надо. Я, можно сказать, занятой человек.

Так вот, нашей квартира была именно потому, что в ней нас содержалось двое: я и Лаврентий. Он просто со мной жил. Но с этим «просто» у нас регулярно возникали непомерно проблемные сложности. «Просто» Лаврентия можно разве что материть.

Задымившаяся проводка — это так, для разогрева. Я от этого запаха просыпаюсь по утрам, как нормальные люди от кофе.

Поэтому лужа у порога в тот день меня совершенно не удивила. Вопрос о ее местонахождении был риторическим. Дело, разумеется, в Лаврентии, а знать подробности мне незачем.

Как и полагается рядовому гражданину, с аномалиями в жилище разговор я держал короткий: вытер все насухо. Так едва зачатый, да и то риторический, вопрос исчерпался ведром, содержимое которого я вылил в унитаз.

После этого я пошел в свою комнату и благополучно забыл обо всем на свете. Вода на полу находилась в самом низу моего списка всего на свете, а в очереди на забывание стояла самой первой.

После двух литров пива я и вовсе заснул, а разбудил меня звонок в дверь.

Когда я вышел из комнаты, вода оказалась на своем прежнем месте. Не то, чтобы меня это удивило — я скорее восхитился целеустремленностью такого примитивного вещества. Во даёт, а. Отчасти из уважения, но в основном из-за мерзкого стрекотания звонка, кнопку которого по ту сторону двери неустанно терроризировал чей-то палец, я решил пока воду не убирать и смело наступил в лужу босыми ногами.

Вода, кстати, оказалось теплой, но это не придало моему решительному шагу комфорта: мне снова пришлось напоминать себе о том, что домашней живности мы не держим.

Еще я подумал, что на полу могут быть разлиты какие-то химические реактивы — потому что кто его, Лавра, знает! — и над моими ступнями нависла ощутимая угроза.

Для верности я подождал пару секунд. Чуть тряхнул ногой, чтобы, в случае правдивости моей догадки, ошметки плоти слезли с голой кости, но нога даже не дымилась. На вкус и запах таинственную жидкость я проверять не стал, но осмелился снова наречь её водой.

Дверной звонок продолжал стрекотать.

Но — оцените силу моей веры в человечество! — о Лавре я подумал далеко не сразу. Это сейчас я могу злорадно указать на виновника пальцем, а тогда просто смирился с происходящим. О Лавре я вообще куда лучшего мнения, чем он заслуживает.

Стоя в луже голыми ногами, я смутно ощущал, что вода меня будто бы гладит. Даже приятно, вода-то теплая. Гладит по пяткам и поднимается все выше.

Да, оказалось, что уровень воды в луже поднимается. В нее, как в маленькое озерцо, впадал ручеек, бегущий через весь коридор. Его исток находился где-то за поворотом на кухню.

Симпатичный дачный ландшафт за городом.

Дверь все-таки пришлось открыть. Я уже догадался, что звонили соседи снизу.

— Мы снизу, — агрессивно сообщила дама в дверном проеме. Даже не поздоровалась.

Она лишь подтвердила мою догадку, но я решил не отвечать, что уже знаю. Ей, должно быть, уже досталось.

Только представьте себе эту картину: вот эта дама в офисном костюме, она же не ходит за пивом в дальнюю лавку, как я. У нее есть работа. Пришла она сегодня с работы, непременно уставшая и злая на какую-то рабочую неурядицу, а в квартире дождь. Наверняка еще и прям на ремонт, не станет же она жить так, как мы. Это у нас с потолка штукатурка летит, как с волос перхоть. Нам-то терять нечего на этом потолке, я бы даже, может, обрадовался, если бы с него дождь пошел. Но для нее это непорядок. Вот она и пришла с нами ругаться.

Мало того, что мы, гады, открыли не сразу, так открыл еще и я — стою, купальный сезон открываю босиком в этой луже. И улыбаюсь дружелюбно, чтоб ей не очень обидно было столько ждать.

Конечно, она злилась. Я ее даже не осуждал.

— У вас что тут творится? — возмущалась она тоном школьной учительницы.

Я молчал. Думал, может она и вправду в школе работает: такая официальная, строгая. Костюм офисный, он же и школьным может быть. А сидел на ней, надо сказать, отлично.

— Вы хоть понимаете, что это все ко мне с потолка капает? — продолжала участливо возмущаться она. Её длинная шея агрессивно подавалась вперед, как будто каждое свое слово она вклевывала мне в голову.

А шея прямо лебединая.

Я молчал. Опустил взгляд, чтобы не видеть нолики денежной компенсации в её глазах за линзами узких, аккуратных очков, и взгляд почему-то сам упал к ней на грудь. Упал, как изнеженный солнцем мартовский рыжий кот падает на шиферную крышу. Падает и катается по ней пузом кверху.

Я очень хотел, чтобы все обошлось без ремонта. Боже, пускай все высохнет без следа. Пускай перекрытия между этажами возьмут удар на себя.

Оторвав глаза от бюста, я взглянул ей за очки. Мне все стало кристально ясно.

Когда я постучал к Лаврентию, он не ответил, и я даже забыл про воду и мартовских котов — всерьез забеспокоился, что с ним случилось. Как будто с Лавром что-то может случиться! Нет, это из-за Лавра все всегда случается. А с ним — никогда, я еще раз убедился, когда открыл дверь: сидел себе, живой и невредимый. Зараза такая. Просто в наушниках.

А за моей спиной все еще стояла разъяренная незнакомка. Я ее грудь спиной чувствовал.

Это было даже приятно.

Из-за открытой двери в темное царство Лавра брызнул солнечный свет. Вернее, не солнечный, а от лампочки в