Я потерял любовь, но обрёл его. Миниатюрного Шопенгауэра с комплексом неполноценности.

Будем честны: обмен не из лучших. Но в этой истории именно Лаврентий вышел победителем.

Вышел со всей своей жизнью впереди — для того, чтобы быть собой: странным, никем не понятым и абсолютно оторванным от общества.

Паршиво

За свою жизнь я твердо усвоил одно правило: когда кто-то хочет забрать деньги, которых у тебя нет — это паршиво.

А идти в центр занятости паршиво только в первый раз. К моменту второй явки я уже морально перегрыз себя до смерти, так что относился ко всему почти философски, как Лаврентий. Ко всему — это в том смысле, что упади мне на голову кирпич и пробей мне череп насквозь, я бы не сильно расстроился. Почти философски — в смысле, просто не мог реагировать уже ни на что. Эмоции свернулись в трубочки и сложились в поленницу где-то на дне пустого желудка.

Но в первый раз я чуть не испустил дух от вопроса о заработной плате.

Я вообще не думал, что меня о таком будут спрашивать. Думал, отправят на адскую каторгу, платить будут едой и договор я подписывать буду кровью, а уйти смогу не раньше, чем через десять лет, причем с клеймом на заднице.

Но оказалось, что работы для меня не бывает. Она, можно сказать, настолько редкая, что хоть в красную книгу вносить.

Про заработную плату я ничего не знал. В смысле, я знал, сколько получали мои родители, знал, сколько получали некоторые из моих знакомых, но хватало ли им этого? Какой у них был уровень жизни? Сколько хватило бы мне? Сколько бы я хотел? Все эти вопросы меня пугали почти до слез.

Я не хотел их решать.

Родителям казалось, что образование — это финал, после которого мне откроется счастливая и успешная жизнь. Что это конец борьбы за платиновый статус успешного человека. Так казалось им, то же самое они рассказали мне.

А потом я получил высшее образование и получилось то, что получилось.

После триумфального окончания учебы началась жизнь и закончилось общежитие, пришла ответственность и ушел позитивный настрой по поводу моего будущего — это было оправдано, потому что я впервые оказался с ним один на один, без четкого плана.

Прежде я всегда знал, что мне делать, а тут вдруг мне в морду въехала свобода выбора.

Так я узнал, что не хочу делать ровным счетом ничего.

Но из этого не получилось никакой трагедии. Оказалось, что мир идет своим ходом вне зависимости от того, участвую ли я в его движении.

Жизнь проста до тошноты. Раньше казалось, что я в ней чего-то не понимаю, а на деле все даже проще, чем я думал. Такое разочарование здорово меня подкосило. Думаю, не каждый переживает такие вещи. Я вот не пережил.

Но я все еще жду, что меня настигнет мотивация. Какая-нибудь бывшая появится в моей жизни и скажет мне, что я бездельник. Ушедшие друзья обернутся в последний раз — сказать, что я обречен. Родители начнут выговаривать за то, сколько всего в меня вложили. Тогда мне придется вставать на ноги назло всем.

Но вот незадача: меня окружают прекрасные люди. И все они не хотят иметь со мной ничего общего.

Я никогда не любил центр занятости потому, что в нем приходилось отвечать на вопросы. Когда я отвечал на вопросы, я думал про свою жизнь. Неважно, честно я отвечал или не очень: про жизнь все равно вспоминать приходилось.

А подъезд в центре занятости был такой же, как у меня дома! Как будто эта волчья контора напялила на себя волчью шкуру; и за это лицемерие я её не любил вдвойне.

Бурый кафель с кляксами тающего снега на полу, перила, миниатюрный горный ландшафт из слоев зеленой краски на стенах. Все это в желтоватом свете лампочки под потолком. Такая картина меня грела, как будто я почти добрался до теплой квартиры после мороза: осталось только влезть на нужный этаж и открыть дверь ключом, который давно — с самого двора! — зажат в замерзших пальцах.

Это, пожалуй, даже приятнее, чем тепло после холода. Предчувствие ярче чувства.

В кабинете моего инспектора на стенах висели рамочки с какими-то грамотами. Я понятия не имел, за что могут дать грамоту работнице центра занятости — за выполнение плана, что ли? Еще у нее со шкафа круглый год свисала рукодельная ёлочка из чего-то бурого и мягкого. Я твердо убежден, что это был носок.

Тогда мне повезло прийти в то время года, когда эта ёлочка актуальна. Зимой.

Занятым я видел всего один стол из четырех. Никаких инспекторов, кроме моей грузной тетки в узких очках. Я думал, что других и вовсе не существовало, а рабочий беспорядок на свободных столах просто регулярно перебирался в новые композиции.

Чтобы сохранить видимость, чтобы все было не так уныло, чтобы места все еще значились рабочими.

Может, моя инспекторша получала зарплату за четверых. Может, она всегда была одна, а может, до этого было еще трое. Об этом думать мне было приятнее, чем о вопросах, которые мне задавали каждый раз.

«В поиске работы заинтересованы?»

«Хотите пройти курс переквалификации?»

Нет, нет. Оставьте меня в покое. Я пришел сюда, чтобы проиграть. Я хочу потерпеть неудачу. Я пришел только для того, чтобы потом сказать:

«Я сделал все, что мог».

И пожать плечами. Как герой.

В первый раз еще и анкету заполнять пришлось. Имя, адрес. Вся подноготная. Абсолютно безнадежный пропуск в графе «предыдущее место работы».

Я прошел через диспетчера, отсидел свою очередь, вошел в кабинет. Увидел давно знакомую ёлочку из носка, три пустых стола. Один занятый. Под стеклом на нем лежало фото: мужчина средних лет, рядом мальчик, одеты оба по моде десятилетней давности. Поверх него еще фото — из тех, что на паспорт, с той же физиономией, что на меня из-за стола смотрела.

Фотография с ней лежит как бы внахлест, на одном уровне с лицами мальчика и мужчины.

По идее мне должны были поставить отметку о том, что я по-прежнему живой, безработный и готовый к любой предложенной работе. Но в тот раз все пошло не так.

В тот раз центр занятости решил проверить меня на прочность. Они хотели, чтобы я доказал все это. Что я живой, безработный и готов к любым предложениям. Мне так и сказали:

— Есть для вас вакансия.

Ну не