Я схватил монеты и, насвистывая что-то, устремился ктурникетам, вроде бы ничего особенного не произошло, вроде бы все в порядке, ана самом деле все было не в порядке, все колотилось то ли от ужаса, то ли отстранной неожиданности, от пугающей новизны жизни.

Отмахиваясь от диких воспоминаний, я лежал с журналом«Вокруг света» на лице, а внутри, в глубине моей квартиры тем временемтворилось что-то невероятное, шла призрачная тележизнь.

– Виктор Малаевич – ВРАЧ, – сказал там кто-то сострашным нажимом.

Пауза. Покашливание.

– …и вместе с тем – ФИЛАТЕЛИСТ. – Это было сказанозначительно мягче.

Снова пауза, стук стульев… и уже совсем по-человечески:

– Пожалуйста, Виктор Малаевич.

Заливистый короткий кашлешочек Виктора Малаевича. Ясно, чтоеще и КУРИЛЬЩИК.

– Вот зубцовая марка черно-красного цвета без номинала…

Когда-нибудь в проклятом ящике перегорит трубка? Нужновстать, изгнать филателистов из квартиры и чаю заварить, крепчайшего чаю, ависки – ни капельки, хотя вот же на подоконнике почти полная бутылка «Белойлошади»… Машка вчера (позавчера? третьего дня?) принесла с БольшойДорогомиловской, из валютки… какая трогательная забота!

В поезде метро все свои шесть перегонов АристархАполлинариевич Куницер думал о новой кассирше. Нет, не от жадности она зажалатретий пятак, оно не ищет выгод, он лишь показал мне свою неумолимость, онудержало мой пятачок, УДЕРЖАЛО без объяснения причин, оно не ответил на улыбкуи не ответило бы и на слезы, этого их благородие не любят.

Обычно он приободрялся, подходя к своему институту, гдезаведовал огромной секретнейшей лабораторией, начинал думать о своей науке, оморали, о лазерных установках, о сотрудниках и сотрудницах, у кого сегоднябиблиотечный день, у кого месячные, о деньжатах, о халтурке и так далее, носегодня все лезла в голову утренняя дичь: и металлолом, и арбуз с ложкой, иглиняный бульдог вместо Нины Николаевны, и третий пятак, блуждающий сейчаснеизвестно где по подземному царству.

Следующий сюрприз ждал Куницера в гардеробе собственногоинститута. Новый гардеробщик прищуренным чекистским взглядом смотрел на него.Седоватый ежик на голове, сквозь который просвечивает буроватая с пятнышкамикожа, пучки седых волос из ушей и над бровями, надменный мешок под подбородкоми горячие черные вишенки глаз, полные неприязни, подозрительности и даже –ей-ей – презрения…

Куницер вздрогнул. Горячие эти глазки, и даже не столькоглазки, сколько презрение в них, что-то ему напомнили. Что? Воспоминание ужеулетело, едва коснувшись лба совиным крылышком.

Тьфу ты, пропасть! Он бросил ему пальто, взял номерок,взбежал по лестнице, но не удержался и выглянул из-за колонны.

Новый гардеробщик был солиден, как генерал в отставке.Теперь он сквозь очки изучал вторую страницу «Правды». Ему бы подошлапрофессорская кафедра в Академии общественных наук, стол в ОВИРе или на худойконец бразды правления в ЖЭКе, но уж никак не гардеробная. Да, вид его былздесь странен, но никаких воспоминаний, слава Богу, уже не вызывал. Да ладно,большое дело – новый гардеробщик! Отдал пальто, получил номерок, отдал номерок,взял пальто, вот и все отношения. Ну, может, гривенник бросишь, если в хорошемнастроении.

…Тот солнечный денек… скрипучий снег… сосулька, каксталактит, свисавшая с карниза…

…С карниза школы, а напротив школы те четверо, КОТОРЫЕ НЕПЬЮТ…

А, ерунда! Ничего в нем нет особенного, и день прошедший былсамым обычным. Это все фокусы похмелья – все эти спазматические воспоминания,белиберда с пятаками…

Поменьше надо поддавать! Вообще – к черту проклятое зелье!Мало ли других радостен в жизни? Бабы, например… яхты, космос, саксофон,лазеры, толстые книги, чистая бумага, Лондон, бронза, глина, гранит… бабы,например…

Вот загудело – включился далекий большой зал, КВН начался.Теперь не раньше полуночи угомонятся. Одесский юмор. Нет сил встать и выключить.И попросить некого. Дожил – попросить некого. Надо завести дистанционноеуправление, чтобы выключать гадину прямо с кровати. Да, это выход –дистанционное управление!

Пока что рука естественно тянется к подоконнику.

О, муха дрозофила, мать мутаций!

Куницер даже и не сразу заметил проскользнувшую в егокабинет девушку. В пыльном сумраке, в складках тяжелого бордового, сталинскихеще времен панбархата он краем глаза уловил какую-то полоску свечения, потомвполглаза какой-то контур и лишь потом уже объем, все еще не вполне телесный,полупрозрачный…

Тогда уставился и разглядел подробно ее мини-юбчонку, ислабые колени, и ручки, прижимавшие ко греховному устью какой-то стеклянныйящичек, и острые плечики, как бы пристыженные маленькими красивыми грудками, иполудетское в этих бордовых сумерках лицо, тоже как бы пристыженное и грудью, иплечиками, и сочленениями ног.

Потом он услышал ее голос, тронутый стыдом за тело, за еенебольшое тело, созданное для греха, и только для греха.

– Здравствуйте, Аристарх Аполлинариевич. Меня прислалаМартиросова из Института генетики. Вы договаривались… Я принесла нашудрозофилу…

Он ничего не понял, потому что уже шел к ней, содрогаясь отвсесокрушающего желания, а она, конечно, все поняла сразу и едва успелапоставить свой стеклянный ящичек на пол. Она коротко вздохнула, когда он взялее за плечи, и бессильно откинула голову, отдавая свое горло его жадномухулиганскому рту, а потом приняла его в свои маленькие потные ручки и дажеуслужливо подпрыгнула, когда он сажал ее на подоконник.

Преодолев первую судорогу проникновения, внедрившись иутвердившись, он увидел у своей ноги стеклянный ящичек, внутри которого ползаликрохотные мушки, великое множество, и тогда все связалось, все прояснилось.

Не далее как вчера он разговаривал по телефону с профессоромМартиросовой, эдакой видной дамой, чемпионкой всего комплекса по теннису.Профессор просила пометить его волшебным лазером партию ее любимых мушекдрозофил, на которых она столь успешно изучает то ли мутации, то ли еще какие-тотам херации. Он для порядка вначале покобенился, поломался, вроде бы этот лазерему самому нужен (зачем?), а потом согласился – тащите, мол, ваших цокотух.