Ну вот и хорошо, сказала старая ведьма, завтра я их вампринесу. Сами принесете? – испугался он. Почему же нет? – голосМартиросовой в трубке слегка «поплыл», ушел на порядок ниже, в глубинытренированного организма. Что вы, что вы, профессор, зачем вам утруждаться, яуж какого-нибудь своего халтурщика пришлю за вашей пад… за вашей падалью, вотименно. Значит, не хотите, чтобы я сама пришла? Боже упаси, профессор! Как-тонеинтеллигентно вы себя ведете, старик. Профессор, это со мной бывает. Нухорошо, я пришлю с лаборанткой. Такой был разговор.

Это, значит, лаборантка Мартиросовой… она принесла мух… вотэта, которая сейчас стонет, откидывая голову, что-то бормочет, пальцывскидывает к лицу, вот эта, вот эта, вот эта…

Тут оба они закрутились в огненном гоголь-моголе оргазма, аочнулись уже не на подоконнике, а на диване. Таинственное перемещение.

Он кашлянул и пошел к своему столу, сел в кресло с высокойспинкой, строгий, прямой, ни дать ни взять президент колледжа. Вдруг поймал еевзгляд, едва ли не безумный, и уронил голову на руки.

Он был потрясен случившимся. Откуда вдруг пришло этонеукротимое желание чужой плоти, желание ошеломить, взбесить, растрясти этомаленькое существо и вслед за этим жалость, щемящее чувство вины, нежность кэтой хиленькой девочке, желание спрятать ее от всех бед?

Ну, с жалостью-то скотина справилась вполне благополучно.

Он пошевелил какие-то бумаги на столе и глуховато, солидноспросил:

– Так что же? Вы принесли что-то от Мартиросовой?

– Да, дрозофилу…

– Вот этих мух? Гадость какая, надо же!

– Нет, знаете ли, Аристарх Ап…поллинариевич, они дажекрасивы, при увеличении они даже красивы. – В глазах лаборантки появиласьвспышечка надежды улыбки. – Знаете, мы любим нашу дрозофилу… право, она негадость…

– Да я шучу.

– Понимаю. – Надежда и улыбка погасли.

– Понимаете юмор?

– Считается, что понимаю.

– Вот и прекрасно. Оставляйте вашу падаль. Приветстарой ведьме.

Его уже начал раздражать ее растерзанный вид, расстегнутаякофточка, задранная юбочка, глаза на мокром месте. Она, видно, поняла,засуетилась с пуговками, но все-таки спросила через силу:

– Аристарх Аполлинариевич, а правда, что вы?…

– Вздор! – вскричал он. – Клевета! Нелепыеслухи! Хотел бы я видеть мерзавцев, что распространяют эти сплетни! Гады какие,завидуют моей зарплате! Знали бы сволочи, как я за нее горбачусь! Никогданичего про меня не слушайте, мало ли что наплетут. Всюду эти слухи, слухи…Извините, что-то нервы шалят. Что же вы сидите? Есть ведь, между прочим,трудовая дисциплина. Идите!

– Я не могу уйти… я же не могу без них… отдайте мнеэто, и я уйду… нет, я не плачу, но не могу же я без этого…

– Да без чего, черт возьми?

– Вот, вы сунули их в карман… они у вас в кармане.

– Да, вы правы! Простите великодушно. Возьмите!Отворачиваюсь. Все в порядке? Вас, должно быть, Инной зовут?

Когда Куницер повернулся, никого в кабинете уже не было.Солнечное пятнышко исчезло, и складки сталинского бархата свисали незыблемо. Онвзял со стола сильную лупу и уставился на мух в стеклянном ящичке. Онидействительно были красивы: тигриной расцветки тела, искрящиеся крылышки,выпуклые глазки, как осколки смарагда.

Девушка исчезла! Ничего не было! Она появилась, оставила мухи растворилась в бархате, ничего не было!

Он бросился вон, пролетел по лестнице вниз и увидел ее вогромном пустом вестибюле. Инна, хотел было он уже крикнуть ей, Нина, Марина,вернись и не уходи никогда, ты мое спасение, но тут заметил рядом с нейдавешнего гардеробщика.

Брюзгливо и вельможно опустив углы губ, гардеробщик что-тоговорил девушке, что-то втолковывал ей, как бы поучал, как бы корил, а оназябко поеживалась, влезая в свою болонью, и вдруг рванулась, побежала прочь сзакинутым лицом, простучала каблучками по паркету и скрылась теперь уже совсем.

Итальянские туфли по шестьдесят рублей, а получает онавосемьдесят. Вот загадка этих маленьких лаборанток. Получают восемьдесят, атуфельки покупают по шестьдесят. Одна из главных московских тайн.

– Ишь ты, побежала, – игриво кашлянув, сказалКуницер новому гардеробщику.

Ему почему-то захотелось скрыть от него свой порыв, своюстранную тревогу и показать как раз наоборот, что он свой, лояльный,благонамеренно придурковатый, никакой, мол, не интеллектуал, свой, свой; и одевчонках можно потолковать, и о ледовых рыцарях, и о…

– Вы почему не на рабочем месте, молодойчеловек? – раздельно и с явной угрозой спросил гардеробщик.

Куницер оторопел. Никто в их шараге не смог бы ТАК спросить.Такого гона он не мог даже вообразить ни у шефа, ни у начальника первогоотдела. Тем временем маленькие горячие глазки обыскивали Куницера, быстроощупали лицо, обыскали пиджак, брюки, туфли, в беглом досмотре пробежались покарманам и остановились там, где лежала записная книжка Куницера со всеми егоадресочками, телефончиками, со стишком и с формулой, записанной в сортире, сформулой, у которой были контуры птицы, с контурами гениальной формулы.

– Спички есть? – растерянно спросил АристархАполлинариевич.

Гардеробщик, довольный его унижением, взялся за газету сословами:

– Да, дисциплинка тут явно хромает.

тот яркий плотный снег

и солнце в коридорах

пустой урок пинок

эй Толька фон Штейнбок

иди тебя там ждут

под теми ЧТО НЕ ПЬЮТ

горняк моряк доярка и ваня-вертухай

и черное пятно на солнечном снегу

машина марки «ЭМ»

иди быстрее Толик

машина видишь ждет, а Сидоров, прыщавый гнилозубый всепрыгал по партам на манер Читы с диким воплем «зачесалося муде, непременно бытьбеде», пока и он не затих, глядя вслед уходящему в глубину коридора фонШтейнбоку.

А.А. Куницер повел себя крайне странно. Он подошел кгардеробщику и вырвал у него из рук газету.

– Я вам не молодой человек, а заведующий лабораториейномер четыре, – донесся до него его собственный голос, звенящий, право же,неподдельным возмущением, – я доктор наук, член-корреспондент Академии,гонорис кауза Оксфордского университета, заместитель председателя месткома,кандидат в члены партии, член ученого совета, и не ваше дело судить одисциплине в нашей шараге!