Лола успела отметить, с какой уверенностью он это сказал,зная, что она не откажется. Но ей было уже все равно.

Проснувшись, Лола не могла вспомнить, где она находится.

Голова болела, во рту было сухо, как в Аравийской пустыне, ащека, наоборот, лежала на чем-то мокром.

Первой ее мыслью было, что она явно не дома, а значит, ненакормила вчера собаку, кота и попугая, а с собакой к тому же и не погуляла.Леня позавчера улетел в Париж на какую-то важную встречу, оставив на нее весьих домашний зоопарк, а она… Лола мучительно напрягла больную голову, так что,кажется, даже услышала скрип заржавевших извилин, и наконец вспомнила вчерашнюювстречу с Глебом Хованским, романтический вечер и то, чем он закончился…

Все это было очень странно, потому что она и не думалаостаться у Глеба ночевать и выпила совсем немного…

Почему же тогда так болит голова?

Лола попробовала приподняться и застонала от чудовищнойголовной боли.

На плече у нее лежала тяжелая рука, "а подушкапочему-то была мокрой.

— Глеб, — простонала Лола, пытаясь сбросить с себямужскую руку, — Глеб, пусти, я хочу встать!

Мужчина рядом с ней не издал ни звука.

Она не слышала даже его дыхания.

Собрав все оставшиеся силы, Лола убрала его руку иприподнялась на локте.

В комнате был полумрак. Сквозь неплотно задернутые шторыпробивался розоватый утренний свет.

И в этом неярком освещении Лола увидела Глеба. Он лежалрядом с ней на смятых простынях, не подавая признаков жизни, темные длинныеволосы разметались по подушке влажными спутанными прядями, смуглоевыразительное лицо, изрезанное ранними морщинами, было неприятного землистогоцвета, а во лбу чернела аккуратная рана.

До Лолы не сразу дошло очевидное.

Должно быть, ее рассудок сопротивлялся, не желая признаватьфакты, чтобы ужас происшедшего не повредил его… Обычная защитная реакция, неболее того.

Только через несколько бесконечно долгих секунд Лола наконецпоняла, что Глеб мертв, скорее всего, застрелен, что темно-красная жидкость,пропитавшая подушку, — это его кровь, и что сама она, Лола, вся в кровисвоего первого любовника, с которым вчера случайно столкнулась на улице…

Она вскочила и бросилась прочь из комнаты.

Только возле выходной двери поняла, что в таком виде —совершенно голой, измазанной кровью — никак нельзя появляться на улице, ибросилась обратно в комнату за своей одеждой. Она осознала также, что тонкийбезумный крик, который разрывал ее уши, рвется из ее собственного горла, чтоэто она сама так кричит, и невероятным усилием воли заставила себя замолчать.

С огромным трудом, не поворачиваясь к кровати, но дажеспиной чувствуя то страшное, что там лежит, она оделась, схватила свою сумочкуи вылетела из квартиры Глеба. К счастью, было еще очень раннее утро, и она невстретила никого ни на лестнице, ни возле дома. Бегом промчавшись несколькокварталов, поняла, что сейчас свалится от усталости и нервного перенапряжения,и замахала рукой проезжающей машине, хотя чувство самосохранения и говорило ей,что это опасно, что водитель запомнит ее…

Ночной «извозчик», повидавший на своей трудной работевсякого, покачал головой при виде совершенно безумной женщины в кривозастегнутом пиджаке к со следами крови на лице, но вопросов задавать не стал,только заломил двойную цену.

Лола заплатила, не торгуясь, и через двадцать минуттрясущимися руками открыла дверь квартиры.

На пороге ее ожидала вся компания домашних любимцев — Пу И,крошечный песик породы чихуахуа, Аскольд, представительный черно-белый кот сбезукоризненными манерами английского дворецкого, и разбойничьего вида попугайПерришон. Вид у них был крайне возмущенный, и все вместе они напоминалисемейство, в полном составе встречающее на пороге загулявшего отца. Пу И,которого накануне не вывели, устроил в углу прихожей лужу и недвусмысленно нанее косился, давая понять, что ответственность за нее целиком и полностью лежитна бессердечной хозяйке.

Но Лоле было не до этих обид и не до своей домашней стаи.

Она бросилась в ванну, торопливо разделась и встала под горячиеструи душа, смывая с себя чужую кровь, смывая ужас сегодняшнего пробуждения ипонемногу приходя в себя…

Леня Марков, известный в узких кругах под выразительнойкличкой Маркиз, сидел на открытой террасе отеля «Ришелье» и пил кофе, любуясьЛюксембургским садом.

Леня любил Париж: и ранней весной, в нежно-розовом цветусакуры, и в мае, когда белые и розовые свечи каштанов загорались на ЕлисейскихПолях и набережных Сены, и сейчас, в июне, в отцветающей японской магнолии ибесчисленных кустах сортовых роз. Но на этот раз он приехал в великий город нелюбоваться его красотами, он приехал по делу. Ему назначили встречу, и до этойвстречи оставалось всего полчаса.

Леня поставил чашечку, положил на белоснежную скатертьбумажку в десять евро и, спустившись с террасы, неторопливо пошел по улицеСен-Жак в глубину Латинского квартала.

Миновав Пантеон, он свернул к изумительному соборуСен-Этьен-дю-Мон и в десятке метров от него увидел маленький японскийресторанчик, который и был местом сегодняшней встречи.

Хозяин ресторана, смуглый сгорбленный японец, сидел заантикварной конторкой возле самого входа, вставив линзу в глаз, и разбиралмеханизм старинных наручных часов. Судя по всему, это было его хобби, и всестены ресторанчика были увешаны самыми разными часами и хронометрами. Дружноетиканье создавало впечатление, что вокруг работали сотни трудолюбивыхжуков-короедов.

Увидев в дверях своего ресторанчика посетителя, маленькийяпонец приподнялся из-за конторки и принялся кланяться/как заведенный, повторяяс ужасным акцентом:

— Бонзюр, бонзюр, бонзюр!

— Бонжур, — ответил Маркиз и, не дождавшись концацеремонии приветствия, проговорил:

— Меня должны ждать.

— Маркиза-сан? — осведомился японец, не переставаякланяться, но бросиб на посетителя хитрый осторожный взгляд.

— Маркиз, Маркиз, — кивнул Леня и последовал захозяином в глубину ресторанчика.

Японец откинул сплетенный из бамбука полог и пропустилпосетителя в низкое полутемное помещение, где находился единственный стол,накрытый на четверых.

За дальней стороной стола, лицом к вошедшему, сидел худойпожилой мужчина с внешностью старого пирата, избороздившего под черным флагомвсе мыслимые и немыслимые моря. Серый костюм от хорошего портного казался нанем неуместным, куда больше ему подошел бы простреленный камзол с торчащимииз-за обшлагов запачканными и продымленными манжетами из драгоценныхбрабантских кружев да высокие сапоги с ботфортами.