И так с небесно-голубой (в цвет глаз) лентой на шее первого июля кошка перешла в законную собственность Иманта К. и тогда же была названа Принцессой. Кстати говоря, день собственных именин помнился Иманту К. туманно. Вначале он как будто расчувствовался и был тронут и сердечной атмосферой, и чудесным котенком (отнюдь не только потому, что любить животных теперь модно), а потом совершенно умилил хозяев (сперва Цецилию, потом и Яна) и научным прогнозированием, и поляризацией атомов и молекул в магнитном поле, и еще какими- то теориями и гипотезами, которые пытался доказать и которые потом не мог вспомнить. Под конец он вроде пел по-французски и целовал котенка, но так ли оно было или не так, он и этого не мог сказать со стопроцентной уверенностью. Назавтра утром, открыв глаза в уединении снятой комнаты, он вместо того, чтобы делать как обыкновенно утреннюю зарядку, устало предался депрессии и, увидав в изножье кровати Принцессу (которая уже счастливо освободилась от голубой ленты), почувствовал первые смутные опасения за будущее, которым мужественно решил не поддаваться, по крайней мере, до конца отпуска, поэтому собравшись с духом вымылся, взял у хозяина велосипед и поехал в магазин за пивом.

Это описание именин может навести на мысль, что в лице Иманта К. мы имеем дело с человеком легкомысленным и неуравновешенным и, кто знает, может быть даже кутилой, который, предаваясь пьянству и плотским усладам, сжигает свечу своей жизни с обоих концов. Однако это, боже сохрани, не так! Назвать его бражником и тем более донжуаном было бы грубой ошибкой. Он пил редко (и два упомянутых в этом рассказе случая тяжелого похмелья были почти что единственными на протяжении примерно четырех лет). И оба бездетных брака были расторгнуты только из-за «несходства характеров» (а не предосудительного поведения). В институте его считали исполнительным работником, хотя за глаза называли «человеком без будущего»: в том возрасте, когда другие защитили уже кандидатскую и руководят лабораторией, Имант К. был всего-навсего лаборантом.

— Я не карьерист! — часто повторял он, и это звучало так благородно, что произнося эти слова, он и сам им верил, и верить было сладко, ведь кое-кто из коллег опускал при этом глаза, невольно заглядывая себе в душу. Свое презрение (как он выражался) к «карабканью наверх» Имант К. носил в петлице пиджака, как иной носит красную гвоздику! И лишь наедине с собой он отбрасывал эту бумажную мишуру, снимал грим и оставался лицом к лицу с собой и своей бездарностью, ощущая себя лишь жалким статистом в великом спектакле Жизни.

— Кто я? Никто! — в отчаянии вздыхал он в минуты слабости, рвал на себе уже жидкие волосы, сквозь которые стали проступать очертания темени.

Если мужчина в сорокапятилетнем возрасте плачется, что он никто, это уже явление не только психологическое, но и социальное, ибо комплекс неполноценности в критический момент может дать взрыв, подвергая опасности современников и окружающую среду. К Иманту К. это, само собой, не относится. Его дальнейшее поведение хоть и может показаться несколько необычным, ни на единый миг все же не стало антиобщественным. И прежде чем подтрунивать над его стремлениями или осуждать его поступки, давайте попробуем его просто по-человечески понять. Когда Принцесса неожиданно открыла перед ним возможность возвыситься, он воспылал такой жаждой самоутверждения, что…

Но не будем забегать вперед. В рассказе еще не кончилось лето, которое Имант К. прожил у Цецилии и Яна А., и которое было самым первым в невероятной судьбе Принцессы, судьбе опьяняющего успеха и тошнотворного падения.

О самом лете, по правде сказать, распространяться особенно нечего, и сюжетное значение, строго говоря, имеет лишь его заключительный аккорд (на котором мы остановимся подробней). Что же до самого лета, стоит сообщить лишь, что когда у Иманта К. кончился отпуск и в усадьбе на берегу Даугавы он стал проводить только субботы и воскресенья, Принцесса пока оставалась у Цецилии и Яна А. (так как в Риге у Иманта была одна комната в коммунальной квартире, и было решено до осени Принцессу в город не забирать). Зато конец недели они по-прежнему проводили вместе. Удивительно быстро Принцесса усвоила день и час, когда Имант К. являлся из Риги, и к тому времени сидела у дороги в кустах, чтобы его встретить, и радостно приветствовала. Пока он рыбачил, она, сидя с ним бок о бок, терпеливо ждала какую-нибудь рыбешку, однако если он ничего не поймает, не выказывала досады и, неся пышный хвост как знамя, бежала впереди него домой. Когда он растягивался на тахте, она, свернувшись у него на груди, мурлыкала от удовольствия и лежала легкая, как птица. И на него снисходил тогда глубокий покой и нечто вроде ощущения счастья, ведь жизнь не очень его баловала любовью.

Похоже проходило и последнее воскресенье. Был уже конец сентября, и Имант К. собирался переехать в Ригу окончательно. Он проснулся еще до рассвета. Небо было полно осенних звезд, и Принцесса тихо лежала у него на груди. Он почти не чувствовал ее веса. Шерсть кошки пахла как женские волосы. От его прикосновения Принцесса замурлыкала.

Тут неожиданно Имант К. уловил не то раскаты грома, не то треск ломающегося льда. Он поднял с подушки голову и вслушался, но темнота была прохладной и мирной. Он не понял, что услыхал гул близкого будущего, докатившийся сквозь расстояние времени в ночной тишине, когда другие звуки спали. Он этого не знал, и все-таки в него закралось беспокойство и стало вибрировать в нервах со все большей амплитудой.

И вдруг его пронзило предчувствие скорой разлуки. На поверхность сознания всплыло то, что все время таилось в сумерках души. Он совершенно отчетливо понял, что Принцессу с собой не возьмет. Куда он ее денет? Кому она в Риге нужна? Будь у него семья и дети, он повязал бы сегодня Принцессе голубую ленту и повез бы своей дочке. С удивлением он подумал, что у него нет даже близкой женщины, которая бы согласилась принять его любимицу. На свете не было существа, готового принести ради него даже столь малую жертву. И чувствуя себя как никогда одиноким, он обнял Принцессу и стал целовать. Он тискал ее в руках, шепча бессвязные слова, предназначенные ей и не ей, он клялся в вечной любви и униженно просил прощенья, называя себя грешником и подлецом, и Принцесса, не догадываясь о своей участи, все урчала и урчала.

Но нервы человека не выдерживают долгого состояния аффекта. Отрезвел и Имант К.