зрачками наблюдал, как Клавдия обнимала Принцессу и гладила, шепча ей нежные слова и тем самым расточая сокровища, на которые все права как венец творенья имел, по сравнению с «этой шлюхой» (как он мысленно обзывал кошку), Емельян. У Принцессы слишком хорошо была развита интуиция, чтобы она долго не замечала его недружелюбия, и в отношениях их родилось высокое напряжение, которое рано или поздно должно было привести к короткому замыканию.

Что под конец и произошло.

Емельян У. явился к Принцессиной хозяйке малость выпивши и после недолгого обмена мнениями (смысла и характера которого кошка не поняла) повалил Клавдию на тахту и стал целовать в шею и мять одежду, в то время как Клавдия только брыкалась и визжала. Что это означает в человеческих отношениях, для Принцессы было темное дело. Она принадлежала к роду Felidae, кошачьих хищников, а для всех представителей этого рода такой налет с хватаньем за горло означает одно, а именно — нападение на жертву, угрожающее ее жизни. И, готовая защищать свою кормилицу, Принцесса с горящими глазами стала сзади подкрадываться к Емельяну, который — увы — этого не видел, ибо в тот момент (как он сам потом поэтично оправдывался) «запутался в себе» и (как потом описала его душевное состояние Клавдия) «вышел из себя», когда кошка прыгнула ему на плечи и впилась в шею недалеко от сонной артерии.

— Есус! — не по-латышски и не по-русски выдохнул Емельян, вскочил на ноги и запрыгал по комнате, стараясь сбросить с себя чертовку, тогда как Клавдия, откинувшись на тахте, только победительно хохотала, не соображая даже, что надо обдернуть задранную юбку, чтоб из-под нее не маячил пояс для чулок, и застегнуть блузку, чтоб закрыть неприлично белую грудь. Однако видя, что Емельяну самому никак не справиться, Клавдия сжалилась, поспешила на помощь и, освободив его от кошки, орудовала йодовой настойкой, ватой и стерильным бинтом до тех пор, пока Емельян мог ступить за порог в таком виде, который не ронял бы достоинства сильного пола.

Но вопреки этому он ушел порядком обозленный, больше того, настроенный весьма враждебно.

— Ну погоди, ну погоди, ну погоди… — повторял он на прощанье с такой черной жаждой мести, на какую только способен неудовлетворенный мужчина.

— Что ты мне можешь сделать?! — отрезала Клавдия и опять весьма легкомысленно засмеялась.

Конечно, Клавдию охраняла конституция и уголовный кодекс. Однако и у нее можно было найти ахиллесову пяту, и то была любимая Принцесса, которую, если не считать когтей и зубов, не охраняло ничто. Емельян ломал себе голову, как (привожу мысли) «с этим вампиром найти общий язык». Нелегко было придумать, чем кошку прельстить, ведь у Клавдии для нее всего было вдоволь. Наконец его интуиция, не умевшая найти путь к Клавдиному сердцу, нащупала-таки дорожку к желудку Принцессы. Он оседлал мопед и рванул на Даугаву, где у одного старика насилу выпросил три только что выловленных, совсем живых и шустрых рыбешки, выклянчив всего за одну бомбу плодово-ягодного, купленную тут же на берегу «у Адольфа» (как прозвали лавку по имени завмага). Знай Емельян то, что известно нам, а именно — что речные окуни связаны для Принцессы с незабываемыми чувствами, он бы купил старику «у Адольфа» даже полбанки «Русской» водки.

Когда Принцесса ткнулась носом в полосатый упругий бок рыбы, знакомый запах пронзил ее пулей и пороховым дымом обволокли воспоминания. Она даже устало прикрыла глаза, неосознанно стремясь продлить то мгновенье, когда зубы еще не коснулись крепкого и сочного тела рыбы, но и для свершения уже нет препятствий.

Это мгновенье ей дорого стоило. Так же, как несколько дней назад она подкрадывалась к Емельяну с тыла, теперь Емельян подбирался к ней сзади, и в точности так же, как он не почувствовал ее приближения, так теперь и она не заметила, как он крался, пока не стала жертвой насилия: Емельян схватил ее за шкирку, ловко кинул в мешок и длинными прыжками бросился наутек (пока кошачьи крики не услыхали Клавдины соседи). Он направился прямиком к речке, где лежали годные для проведения тайной акции, удобные в эксплуатации камни среднего размера. И путь от смородинных кустов в Клавдином саду к живописному берегу речушки стал бы для Принцессы последним путем на этой земле, если бы в тот момент, когда Емельян, пыхтя и отдуваясь, перешел с бега на шаг, ему не вспомнился Август О.

— Ха, разрази меня гром! — обрадованно вскричал Емельян в тишине сельского вечера и, тут же изменив направление, свернул от речушки на большак, где перехватил машину, ехавшую в нужном направлении. Мешок с запиханной в него кошкой он положил у ног на пол кабины, который все время прыгал и трясся от вибрации и рева мотора, так что Принцесса, с каждой минутой все больше пугаясь, орала все громче и сиплее, пока не перешла на баритон, действуя на нервы Емельяну, который от этого становился с каждой минутой все злее, мысленно кроя на все лады сначала Принцессу, а потом и Августа О., обзывая его сперва стукачом и Иудой, а потом висельником и шакалом, клея ему и такие ярлыки как «реваншист», которых скорей уж заслуживал он сам, чем его бывший товарищ по работе.

По желчной злости Емельяна У. нетрудно догадаться, что между ним и Августом О. существовали серьезные разногласия. Ей-богу же никого на белом свете Емельян не ненавидел больше, чем ненавидел Августа: как общественный автоинспектор тот задержал Емельяна за рулем потребсоюзовского грузовика (как выразился сам Емельян) «ну просто навеселе» и что в милиции (несмотря на протесты) раздули в «опьянение средней степени», одним словом он на целый год лишился прав и был (как жаловался всем) «из-за этой сволочи разжалован в грузчики». Так что Емельян своим друзьям торжественно поклялся во что бы то ни стало Августу отплатить, «пусть даже и самому, ядрена вошь, придется сложить голову» (как он сгоряча божился).

Эти слова звучат страшно, зловеще, от них просто пахнет кровью и мороз бежит по коже. И чтобы напрасно не стращать тех, кого кровопролитие пугает, надо сразу сказать, что предприятие, на которое отправился Емельян с Принцессой в мешке, не могло угрожать жизни ни Августа, ни его самого: добравшись до дома своего врага, Емельян развязал мешок, выпустил кошку, глянул на светлые окна темным взглядом и вернулся на большак, доставив тем разочарование людям, которые, напротив, душегубства как раз ждали. Однако атмосфера, царившая за двумя освещенными окнами, за которыми жили Мудите и Август О., была хуже, чем убийство, ведь убийство (как оно