class="p1">У женщины округлились глаза от удивления, словно было такой дикостью не знать исландский. Она оглядела Улу с ног до головы и, не сказав больше ни слова, пошла прочь от берега. Потом остановилась у домика, поискала кого-то взглядом в темнеющих сопках, покачала головой и скрылась за дверью сарая.

«Странные нравы», – подумала Ула и тоже покачала головой. Сумерки давно спустились, облака почернели, горизонт растаял в тумане. Ей давным-давно пора было возвращаться домой, иначе родители могли поднять тревогу.

Теперь, посреди ночи, вместо того чтобы спать, Ула лежала в кровати с открытыми глазами и изучала потолок. Она так и не смогла придумать объяснения увиденному. Родителям девочка решила ничего не рассказывать. Вряд ли бы их обрадовали её далёкие прогулки по острову и общение с голыми людьми.

Мысли прервал порыв ветра; он распахнул неплотно закрытое окно и перелистал страницы тетрадки, лежавшей на подоконнике. Ула встала, закрыла окно, а заодно и свой дневник, ещё и на верёвочку завязала, чтобы надёжно сохранить содержимое от посторонних глаз. «Ветры, конечно, читать не умеют, – сказала Ула самой себе, – но осторожность не помешает».

Девочка посмотрела в окно. Жители всех окрестных домов, в отличие от неё, спали, свет нигде не горел. Разноцветные крыши в ночи стали серыми и сливались одна с другой. Только раздутая от гордости луна помогала фонарям освещать пустые улицы. Даже ветер, и тот теперь куда-то улетел.

За окном были тишина, покой и ровно никаких ответов на вопросы.

Слева, где улица поворачивала в горку и одинокое дерево отбрасывало скупую тень, что-то зашевелилось. Ула пригляделась и заметила собаку. Собака была лохматой и крупной, но, какой породы, издалека сказать было сложно.

Ула смотрела на собаку, и ей казалось, что та смотрела на неё. Такая же одинокая и бессонная. Немного поколебавшись, девочка решила выйти на улицу и попробовать подманить бедолагу. С животными Ула всегда ладила хорошо, они её слушались. «Скорее всего, – рассуждала девочка, – сбежала у кого-то из соседей». Откуда ей ещё тут взяться? Родители утром обязательно разберутся и вернут её владельцам, а пока она приютит четвероногого друга на ночь и чем-нибудь накормит.

Ула на цыпочках спустилась, прихватила из холодильника начатую упаковку ливерной колбасы, надела ботинки, куртку поверх пижамы и вышла на улицу. Она шла медленно, чтобы не спугнуть собаку, но та, увидев Улу, всё равно вильнула на соседнюю улицу и теперь наблюдала из-за угла.

«Ну это уж не дело – убегать от еды и ночлега посреди холодной ночи», – возмущалась про себя Ула, но продолжала идти за собакой. Когда она дошла до поворота, то увидела, как морда выглядывает уже с другого конца переулка.

– Иди ко мне! – поманила она собаку колбасой, но та не шевельнулась, только убедившись, что девочка следует за ней, снова скрылась за поворотом.

Ула прибавила шагу и укуталась в куртку. «Вот же выдались и день, и ночка!» – думала она, но продолжала идти за собакой, пока они не оказались в пустом городском парке.

Задаваясь вопросами, что такое нашло на неё сегодня, куда и зачем она отправилась днём и что делает здесь, в парке, ночью, Ула подошла к собаке довольно близко, чтобы разглядеть её и понять – это была никакая не собака.

Это был волк.

Белый, местами пепельный мех переливался под лунным светом. Зверь не сводил с девочки пронзительных глаз. Ула замерла в ужасе, и упаковка колбасы выскользнула у неё из рук. События коротких двенадцати лет жизни проносились перед глазами с бешеной скоростью. Растерянная и напуганная, Ула и шагу не могла ступить, чтобы двинуться с места. Голос от волнения снова пропал, и всё, на что Ула была способна, – это опять хватать ртом воздух. Словно по велению сердца, она подняла руки. Как будто хотела показать волку, что не собирается на него нападать. В следующее же мгновение зверь сделал один-единственный молниеносный бросок, всё, что Ула успела почувствовать в тот момент, – это как тёплые волчьи лапы коснулись её ледяных ладоней.

Побег

Свет редких ночных фонарей падал в комнату через высокое мутное окно. Он пятнами выдёргивал из темноты край кровати, тумбочку, кривой гвоздь в стене, ещё одну кровать, проход между ними и двоих шептавшихся в темноте.

– Говорю тебе, надо прямо сейчас! – шипела девочка, отколупывая ногтем краску с металлического набалдашника.

– Сейчас? У нас все вещи забрали! – возражал ей мальчик, мотая головой.

– А вдруг эта за нами утром вернётся?

– Там холодрыга. И что мы есть будем?

– Одежду чью-нибудь из раздевалки стащим. А еды в кухне полно! Альбина объедки до утра не выносит.

На соседних кроватях спали другие дети, к разговору никто не прислушивался, никому не было дела до того, что на этот раз задумали эти Афанасьевы.

Брат и сестра были первыми в числе нарушителей порядка, они постоянно попадали во всякие истории и получали за это самые разнообразные наказания. Их не выгоняли только потому, что из Изневедческого государственного особого интерната никого не выгоняли. Учащимся вообще строго-настрого запрещалось покидать территорию и разговаривать с посторонними.

Нина и Алек Афанасьевы, брат и сестра, что шептались под покровом ночи, жили в ИзГОИ, сколько себя помнили. Они, так же как все остальные воспитанники, никогда не выходили за забор и о жизни снаружи знали только со слов учителей и воспитателей. Возможно, именно поэтому Алек хотел основательно подготовиться к путешествию. Он был рассудительнее сестры, хотя и младше её на целых четыре минуты.

Ещё утром они не думали ни о каком побеге. Всё изменилось за обедом. Нина сидела за столом. Ей давно наскучило ковыряться в склизкой тушёной капусте. Она отставила тарелку в сторону и смотрела в окно в поисках хоть чего-нибудь интересного. День был серый, и пейзаж был знаком до зевоты. Деревья давно сбросили листву, выставив напоказ вместо пышных крон худые, скучные ветки. Смотреть особо было не на что, и Нина развлекалась тем, что угадывала узоры на грязном оконном стекле.

Так Нина и увидела женщину, которая возникла перед воротами интерната словно по волшебству. Ещё пару секунд назад за воротами был скучный голый лес, а теперь стояла гостья. Нина на всякий случай поморгала. Женщина никуда не исчезла.

Ворота, всегда запертые, оказались открыты. Незнакомка, не дожидаясь приглашения, прошагала по аллее к главному входу. Она шла по разбитой дорожке, шурша пышными юбками и отстукивая шаги тростью.

Нина мгновенно позабыла про обед. Она схватила брата за рукав и, приложив палец к губам, потянула его к выходу. Такая необычная гостья должна была стать отличным спасением от скуки. Нина решила непременно за ней проследить.

Гостья оказалась совершенно непохожей на тех, кто приходил в интернат с визитом. Нина никогда раньше не видела, чтобы так одевались – платье аж до самого пола и цилиндр на голове. Ни у кого прежде не видела она таких глаз, чёрных, словно вымазанных сажей, загадочных и даже пугающих. Ко всему прочему, Нина впервые слышала, чтобы кто-нибудь так холодно и высокомерно общался с заведующей интернатом Косолаповой.

Овтаву Косолапову не любили ни воспитанники, ни сотрудники. Заведующая чаще кричала, чем говорила, ругала больше, чем хвалила, и никогда не улыбалась. Однако в интернате все её слушались.

Шлёпая тапками и запахиваясь в серый рабочий халат, высокая, грузная, с маленькой головой на широких плечах, Косолапова плелась в сторону своего кабинета следом за таинственной незнакомкой.

Нина, не выпуская руку брата, протащила его мимо спящего завхоза под лестницу, к дверям кабинета заведующей. Двери были открыты, и Нина, ни секунды не думая, потянула Алека дальше. Мгновение спустя Алек, не успевший ничего возразить, сидел вместе с сестрой за шаткой ширмой и разлапистым фикусом в углу душного кабинета. За ширмой висело пальто Косолаповой, стояли сапоги и зонт. От сапог пахло старостью и прелой синтетикой. Алек посмотрел на сестру презрительно, покачал головой и прикрыл нос белоснежным платком. У него всегда при себе на любой случай жизни был чистый носовой платок, в отличие от Нины, которой пришлось натянуть на нос ворот свитера.

Незнакомка вошла в кабинет первой, она презрительно оглянулась по сторонам, отодвинула тростью просиженное