с собой, день и ночь корпели в своих мельничных грязных избёнках, мололи, старались ублаготворить нужду народа. А вон Рыбочкины: в прошлом году весной Коленька Смирнов спалил их водяную мельницу, так они её вновь отстроили, торговлю свою прикрыли, теперь мелют. Дедушка Рыбочёк с мельницы домой только раз в неделю по субботам в баню наведывается: знай бежит в лес на мельницу, по летам обязательно босиком семенит, — высказался Василий перед Митрием.

— Эту водяную мельницу в колхоз не отберут, потому что она общественная, вот на ней мы и будем молоть рожь, если, конечно, она у нас окажется в наличии, а ветряные мельницы, пожалуй, все в колхоз отойдут: вон у Додоновых и Капустиных их уж, кажется, отобрали! — пояснил Митрий.

— Да, пожалуй, и кузницы-то скоро колхозными станут, в колхозе без кузницы как без рук. Недаром на дверях у кузницы-то висит странная надпись: «Вчера работали даром, сегодня — за деньги, завтра будем в долг!» — с невесёлой улыбкой проговорил Василий.

— То-то и оно-то! — отозвался Митрий.

Беседу завершил Василий рассуждением о власти:

— Да, — сказал он, — видимо наши властители решили лишить нас волюшки и заставить нас жить не как мы хотим, а как товарищам замыслится. Да и самих властителей-то у нас в расеюшке уж больно много развелось: бывало, был один Царь — глава всего государства, теперь партия верховодит над всем народом. Бывало, в Нижнем Новгороде губернатор управлял целой губернией, а в уезде, в Арзамасе, был земский начальник, он правил всем уездом, в волости-то был старшина, который вдвоём с писарем управлял целой волостью, а в селе-то один староста справлялся со всеми общественными делами. А теперь этих управителей поразвелось в одном сельском совете три стола, и за каждым сидит начальник, а теперь вот в селе появился колхоз, в нём тоже, наверно, начальников немало будет!

Святки. Серёга и Анисья

Прошло Рождество, наступили святки. Как и повелось с искони, девки артелями сидят в кельях принаряженные, выглядят раскрасивыми невестами: выбирай любую, сватай и женись. Ребята, как и положено, безвыходно обитают по кельям, млея кудятся, приглядываясь к девкам, определяя, которая самая красивая, и которую бы выбрать себе в пару. От безделия то и знай курят: дымят, чадят, напуская дыму в тесноватой келье, хоть топор вешай. Дурачась, парни изыскивают, чем бы заняться увлекательным.

— Санька, дай прикурить, — попросил Гришка у Саньки Шевирушки.

— На, прикуривай, для хорошего человека г-на не жалко! — с ухмылкой смеясь, отозвался Санька, но вместо того, чтобы огнёвый конец своей папироски приложить к Гришкиной папироске, он злонамеренно огнём-то приложил к Гришкиной щеке.

— Ты мне в харю-то не суй огнём-то! — не злобливо возразил Гришка и вновь стал припадать своей папироской к огненному концу Санькиной папироски, по-детски плямкая губами.

Но издевательское намерение не покинуло Саньку, он вторично приложил огненной папироской к Гришкиной губе. От этой Санькиной «забавы» Гришке стало больно и он, выражая своё недовольство, с робостью сказал:

— Саньк, не надо, ведь мне от огня-то больно!

Но Саньке это не понялось, он в третий раз, как изверг, прислонил огонь к Гришкиной губе и как садист, с дьявольской ухмылкой, наслаждался страданием Гришки. Но тут Гришкино терпение лопнуло, он внезапно схватил табуретку и, размахнувшись, с силой обрушил её на голову Саньки, после чего одним махом ноги расхлебанил дверь и выпорхнул из кельи.

На святках же бывают драки и «любования». На особенно храбрых ребят находятся парни-усмирители:

— Ты чем яхриться-то да налезать на всех, давай лучше подерёмся со мной! — укрощая воинственный пыл парня с улицы Слободы, смело вызвался Панька Крестьянинов.

— Давай! Только не во зло, а так, по-любе, — согласился пристающий ко всем тот парень.

— Только чур, надо договориться, как будем драться: только по бокам или и по харям? — предъявлял условия парень-задира.

— А по чему попадёт: по бокам, по харям и по мордам! — уточнил Панька условия драки.

— Ну, я согласен, давай схлестнёмся!

И грянул кулачный бой — потеха для наблюдателей и кровоизлияние для бойцов. Вскоре, после нескольких рукопашных схваток, оба бойца были взаимно разукрашены кровяными подтёками. А парни-наблюдатели, азартно подтрунивая над бойцами, наслаждённо хохочут, наотмашь поразинув рты. Такова уж традиция: на святках парни, как в весеннюю пору петухи, схватываются в драке, чтоб показать своё геройство перед девками-невестами, девки же, млея под тяжестью своих нарядов, показывают себя, как на базаре, являя из себя для парней большой выбор невест, которая нравится, выбирай и сватай — бери себе в жёны.

— Ну, бабоньки! Я вчера ходила по святкам, на девок любовалась, брательнику Петьке невесту выбирала, которая девка как девка, а есть и такая, точь-в-точь на куриную лестницу похожа, а иная и на скворешницу смахивает! — так изложила свои наблюдения одна баба, накануне посетившая несколько келий села с целью выбора невесты для своего брата Петьки.

— Да и ваш-то Петька, со своим кувшинным рылом тоже не особо взрачен. У него рожа-то на чёртов умывальник похожа, — с разносной критикой обрушилась на Петьку одна бойкая баба.

Не увлекаясь гуляньем, Анисья Булатова большинство времени отсиживалась дома; в свои двадцать лет она считала себя уже девкой-перестарком. Девок, её ровесниц, поразбирали замуж, а она осталась то ли из-за её строптивого в пору созревания характера, то ли из-за того, что она была сирота и в селе стала жить только после убийства её тётки Настасьи. Теперь, живя в тёткином доме, она проживала одна: сестрёнка её Дуня жила в селе, но не с Анисьей, а у другой тётки, так как Дуня была ещё сравнительно мала, и Анисье она была лишней обузой. Не по душе Анисье были женихи, особенно не любила она парней-смельчаков и нахалов. А вот к Серёге, парню тихому и стеснительному, имела в себе симпатическое чувство. Имелась у Серёги своя невеста, Нюрка, на которой он мечтал жениться, но когда он почувствовал, что недалеко живущая от него одинокая Анисья, при случайной встрече имеет к нему некоторое душевное расположение, Серёга решил со своей прежней невестой раздружиться. На последней встрече с ней Серёга напропалую в глаза расхаивал её:

— Ты, Нюрк, что-то больно потощала! — первым нелестным словом начал разговор при встрече с Нюркой, которая ожидала от него слова о женитьбе.

— А вот поженимся, я и поправлюсь. Смотря ещё чем, кормить будешь. Если нелестными словами да пинками, вон как Митька свою Марью, то не поправлюсь, так такой и останусь, а если будешь меня лелеять и хорошей пищей кормить, глядишь и пополнею! — с весёлым