обратно в кафе. Я наблюдаю за офигевшим (иначе, честное слово, не скажешь, разве что матом) лицом бомжа, слушаю шёпот посетителей кафе, звучащий, как и любое осуждение, громче любого крика. Через минуту ровно Балерина выходит и протягивает бомжу пластиковый контейнер.

— Там пирожное, — говорит она, — шоколадное. И кусок бутерброда.

Бомж открывает контейнер и веселеет, меняется в лице. Глаза его начинают блестеть.

— Спасибо, — улыбается мужчина, вроде даже молиться начинает. Балерина уже не слышит — и как только я осознаю, что она удалилась от кафе шагов на десять, я тут же бегу за ней.

В кафе мне не пишется без кофе, определённо. Но так даже лучше.

* * *

— Неплохо тут у тебя, — не без презрения, но искренне говорит Балерина. Снимает водолазную маску, стряхивает с ног капли воды и налипшие на коленки водоросли. Оценивающе смотрит на незамысловатое убранство, снимает обувь, откладывает в сторону. Она у меня дома в первый раз — и это отчасти странно, ведь я к ней хожу с завидной частотой.

— Уютно, — не найдя, видимо, иного комплемента, заключает она. Я смотрю на Балерину и вижу, что она в этой грязной квартирке лишняя — как хрупкая китайская ваза какой-нибудь там эпохи в подземном переходе на Чорсу.

— Проходи, — говорю, стаскивая свои кеды, — на балкон. Я чай поставлю пока.

Я вешаю маски на крючок, пристроившийся над обувной полкой. Балерина без труда находит дорогу — ещё бы, заблудиться в такой маленькой квартирке сложно даже тому, кто ни разу в ней не был. Я иду на кухню, наливаю воду в чайник, ставлю на плиту. Слышу, как в ванной включается вода — Балерина моет руки, конечно. А потом слышу, как скрипит пол под её шагами, и понимаю, что она идёт в мастерскую. Проверяю, остался ли суп на вечер, и убедившись, что остался, иду наконец к Балерине.

Ей особого приглашения не нужно — она уже разобралась, что в маленькой мастерской к чему. Самодельный мольберт, два табурета, куча красок, холстов и кистей, да забитый скульптурами шкаф — и дураку несложно понять, где сидеть натурщику, а где мастеру. А Балерина, к слову, и не дура вовсе, вопреки всем стереотипам о красивых девушках, да и ко всему прочему, блондинках.

— Здесь прямо пахнет творчеством и идеями, — говорит она, и хрен поймёшь по её тону, с сарказмом или абсолютно серьёзно.

Между нами с Балериной на большой ровной доске лежат пакеты гипса и цинквейса, миска с водой, мыло, масло, пластилин, куча ножей и лопаточек, проволока для каркаса, полимерная глина, в общем, всё, что я сумела купить за последние пару месяцев.

Я натягиваю на себя старый, поношенный фартук — у нас с моей старшей сестрой один на двоих — и подхожу к Балерине.

— Можно распустить твои волосы? — и, не дожидаясь ответа, так и поступаю. Мягкими волнами спадают её волосы на тоненькие её плечи. Я трогаю шершавыми, загрубевшими пальцами её лицо — она не сопротивляется, будто привыкла уже. Я ощупываю щёки, губы, нос, закрыв глаза — и понимаю, что готова лепить её целую вечность. Но у меня на лепку не более четырёх часов — это ещё в случае, если Балерина сможет сидеть так долго. Точнее, стоять — табурет для натурщиков летит к чертям (красиво я окрестила угол комнатки, а?), и Балерина становится в позу: выпрямляется вся, как струна, задирает ногу за спиной и вытягивает руки в разные стороны.

— Это называется «арабеск», — поясняет мне она.

Я киваю, хотя и знаю, что вряд ли запомню это странное слово. Вместить вечность в четыре часа — задача вполне посильная, если ты художник. Только нужно работать быстро и не думать лишнего.

А потому я приступаю незамедлительно. Без форм, каркасов и прочего — просто сажусь за пластилин и начинаю. Задаю сероватому комку форму, освобождаю его от лишнего — постепенно, не спеша. Балерина не двигается, словно сама стала скульптурой. За окнами в листьях скачут причудливые тени, которые ближе к ночи обретут материальность — дикие существа, дикие, которых каждый видел лишь краем глаза, но всё же видел. Балерина смотрит на эти тени, а они, я уверена, смотрят на неё — ведь иначе почему они уже которую минуту прыгают по одной ветке?

Закипает чайник. Я объявляю маленький перерыв и бегу снимать его с плиты, перед этим взглянув на свою натуру. Балерине, кажется, наплевать вообще — опускает ногу, как ни в чём не бывало, усаживается на подоконник. Тени разбегаются по веткам, прячась в листве. Балерина смеётся, машет в окно рукой. Вытаскивает из кармана брюк сигареты и зажигалку, затягивается, вся расслабленная и лёгкая. Будто не устала совсем.

Я завариваю зелёный чай, возвращаюсь с чайником на балкон. Наливаю в свою чашку и чашку сестры, которые постоянно стоят тут, протягиваю одну Балерине.

— Я не буду пить, — говорит Балерина, специально делая свой голос тоньше, — меня ты не купишь.

Я смеюсь — хрипло, громко и не стесняясь.

— За тебя я и гроша не отдала бы, — хмыкаю в конце концов. И, конечно же, это не ложь — при надобности я бы Балерину просто-напросто выкрала.

У Балерины тонкий характер и такие же тонкие кости; выпирающий холмиками позвоночник наощупь остёр, как тысяча лезвий. Тонкие запястья её будто выписаны льдом, как и её тонкие ключицы, тонкая шея — Балерина вся до безумия тонкая. Лепить её — сплошное удовольствие, которое не хочется прекращать.

Получается она у меня не особо похожей — но сходства находятся. Это радует. Раньше я не могла слепить даже ровный шар, теперь осмеливаюсь лепить людей — и у меня, что самое интересное, получается. Пусть не идеально, но в этом, вроде бы, и заключается прелесть искусства?

Леплю я её до темноты, и прерываюсь лишь тогда, когда мне звонит моя сестра.

— Встреть меня пожалуйста минут через пятнадцать, я с сумками, — говорит мне она, и я отвечаю, что да, обязательно встречу.

— Закругляемся, — говорю я Балерине. И мы выходим — надеваем водолазные маски, плывём вниз по ступеням, кое-как уворачиваясь от назойливых морских звёзд. Когда мы оказываемся на улице, Балерина отдаёт мне свою маску — я вешаю маски в наш почтовый ящик, мы с минуту стоим возле двери, и, когда море на нас высыхает, идём дальше. Балерина идёт со мной, держа обеими руками пластилиновую себя (похожую-непохожую на оригинал), а я иду рядом, вдыхая полной грудью холодный воздух.

Нам навстречу идёт высокий светловолосый парень — и внезапно останавливается прямо напротив