class="p1">Бекон — вкусный и скрытый убийца. Когда вы его жуёте — по факту вы его не пережёвываете. Ваши зубы всего лишь мнут миллионы тонких прожилок, оставляя полоску мяса целой. И вот, когда ваш мозг уже думает, что пища готова к поглощению, вы допускаете роковую ошибку. Вы глотаете. Пытаетесь заглотить и давитесь.

Кашляете, пытаясь выгнать из себя застрявший кусок и снова давитесь.

Давитесь и давитесь.

Сосед покраснел. Задёргался. Своими граблями смахнул со стола стакан и пачку сигарет. Сам свалился на пол, но умудрился встать на колени. И кинуть на меня умоляющий взгляд.

Я, не проявляя никакого сожаления, наливаю себе стакан тёплой водки, цепляю вилкой кусочек холодной селёдки и говорю:

— Твоё здоровье!

— Гх-х… — отвечает он, засунув пальцы в рот.

Сам себе он точно не поможет, только с посторонней помощью можно вытащить застрявший кусок мяса. Я вижу, как от страха он кусает свои пальцы, которыми пытается вытащить ускользающий кусок бекона. Его глаза покрылись красной паутиной и уже начали закатываться за веки. Кожа на лбу посинела. Затряслись руки. Я поднимаю с пола пачку сигарет и прячу в карман.

— Гх-х… — говори он.

— Не парься, — отвечаю я, — я всегда так делаю.

На адреналиновой тяге он умудряется встать на ноги, залезть на стол и спрыгнуть на пол. Ну не долбаёб? И что вообще это был за пируэт?

За дверью, там, в коридоре, раздался тяжёлый топот. Что-то, стуча каблуками о мягкий ковёр, двинулось в нашу сторону.

Когда проводница распахнула дверь, я уже сидел возле соседа, делая вид, что помогаю. Она наклонилась, посмотрела на безжизненное тело. Затем посмотрела на меня.

— Что с ним? — спрашивает она.

— Подавился…

Она спрашивает:

— Он мёртв?

— Он мёртв.

Проводница тогда сказала, что так бывает. На каждый сотый маршрут кто-нибудь да умирает. Это у неё такая статистика, типа — сто к одному.

— Как правило, — говорит она, — случается инсульт. Бывает остановка сердца. Как правило, все смерти неожиданные. Как по щелчку пальцев. Щёлк — и нет человека. Щёлк — и вот он валяется на полу, синий, остывающий, и все узнают, что у него было две семьи. Тайна всегда становится явной. Факт.

А потом, она еще сказала, что ничего страшного, но вам (то есть мне и моему мёртвому соседу) придётся вместе доехать до конца маршрута.

Я выпучил глазки и охуел. И даже пол литра влитой в меня водки не дали мне спокойно принять эту чудовищную новость. Может мне еще с ним рядом лечь?

— Вместе? — спрашиваю я, не скрывая полного охуевания.

— А что вы хотели?

До конца маршрута еще где-то сутки. Сутки, мать вашу! Сутки. И всё, что мне сейчас хочется — ехать с живыми людьми. И этой пухлой проводнице я так и говорю:

— Я хочу ехать среди живых людей!

— У нас нет свободных мест, — говорит она, пропихивая свой зад в купе.

Затем закрывает за собой дверь и говорит:

— И я буду вам очень любезна, если вы не будете про этот инцидент распространяться.

— Но это неправильно…

— Поймите, если мы сделаем остановку, запросим наряд полиции, скорой помощи — пройдёт время. А для нас время это не только деньги, но и имидж.

— И что? — спрашиваю я.

— Поймите, — она поправляет на шее белый платочек, неумело скрывающий её третий подбородок, — если остановим наш поезд — остановятся другие, едущие за нами.

Мой сосед всего лишь хотел закусить водку чёртовым куском сала!

— Если остановятся десять поездов, — она цинично продолжает мне рассказывать про убытки, которые понесёт железнодорожная компания, если они решат «избавиться» от тела, — сдвинется график. Если сдвинется график — фирма понесёт убытки, имиджевые потери.

— Но он умер!

Она поправляет серую пилотку на своём чёрном кусте волос, блестящего от десятка слоёв лака, и говорит:

— Формально, пока поезд едет, ваш сосед жив.

— Но он мёртв! Или вы хотите сказать, что я могу сесть и продолжить с ним выпивать?

— Формально.

И вы знаете, после того как она помогла мне уложить моего соседа на его койку, после того, как она принесла накрахмаленные простынь и пододеяльник, которыми я накрыл своего соседа, формально я продолжил с ним выпивать.

Но ночью мне так было неудобно лежать на своей твёрдой постели, что я решил поменяться местами с соседом. Я переложил его на своё влажное от пота бельё и улёгся спать на его место. И сейчас я думаю, что мне стоит поступить так же. Да и нечем тут мне питаться. Я могу, конечно, начать жрать мозги бедной девчонки, но какая мне от этого польза, когда я могу поселиться в тёплых кишках и жить там, не причиняя вреда организму.

Струясь как ручеёк, я ползу по шершавой кости в сторону глаза. Ползу медленно, стараясь сохранить связь с мозгом. Ползу, оставляя за собой густой след молофьи, при помощи которой та самая связь и существует. Своей тонкой головой нащупываю тугой узловатый тросик. Наматываюсь на него. И ползу вперёд, впихивая своё утончённое тельце в узкий проход, ведущий прямиком к глазу. Я словно врываюсь в туннель метро, сидя в пустом вагоне, после того как заснул и уехал в депо. Я как ребёнок, что прыгнул в водяную горку и радостно понёсся в объятия темноты, но дух захватило с такой силой, что я описался и зарыдал.

Я упираюсь в слизистую глаза. Ползу по влажному шарику, огибаю его, и чем ближе я к свободе, тем сильнее окружающие меня мышцы давят на моё тельце. Они давят с такой силой, что я ощущаю пульсацию крови в венах. Я ощущаю боль и дискомфорт. Но не смотря на всё, у меня получается протиснуться сквозь веки, нащупать влажный слезный канал, и уже от него, вдоль носа, я подползаю к губам, оставляя за собой блестящий узкий след. Связь с девичьим сознанием есть, но она хрупкая, и в любой момент может оборваться.

Передо мной распахиваются губы как врата. За ними белые зубы, розовый язык. Повсюду слюни, но меня они не пугает! Наоборот! Я целиком проваливаюсь в рот и, искупавшись в луже густой слюны, проскальзываю в глотку. Затем в пищевод (главное не попасть в гортань).

В желудке — еще не успевавшая целиком перевариться пища. Кислота. И спустя несколько секунд — моя молофья. Я уже в