– Ты хотела умереть?

– Умереть? Ну уж нет. Мне нужно было встряхнуться. Сбросить старую кожу. Я была уверена, что, случись со мной что-то необыкновенное, я бы начала новую жизнь, прекратила бы эту безумную гонку за деньгами и навсегда забыла бы паскуду Корецкого. Была вот такая дурочка по имени Несси и однажды исчезла, улетела с птицами в теплые страны.

– Несси – это прозвище? Мне очень нравится.

– Полное имя Агнесса. Но я ненавижу его, пьяный бред моего папаши-поэта.

– Марат сказал, ты выросла в деревне? Расскажи про свою семью.

– Доктор Фрейд пытается найти комплексы, зарытые в детстве. Ничего не выйдет. Я была там вполне счастлива. Воспитана, как и многие, в нищете и строгости советского времени.

– Давно грызешь ногти?

– Мне в начальной школе иногда по утрам мама мазала пальцы йодом, чтобы я их не обгрызала на контрольных работах. Все бесполезно. Особенно в сложные минуты жизни. Конечно, я стараюсь делать это как можно реже, чтобы не портить пальцы, но сейчас надо столько всего вспомнить, что я не удержалась. Прости.

– Можешь сгрызть хоть весь маникюр сразу, меня это не смутит. А кто были твои родители?

– Мама приехала из Таганрога и поступила в Питере на иняз. Работала переводчиком, обожала литературу. А папа был непризнанный гений, поэт. Они познакомились на каком-то зачуханном слете поэтов и писателей. Когда я родилась, они жили за городом. Папу наняли сторожить там чью-то дачу, поэтому он целыми днями ничего не делал, писал свои стишата. Нищета была страшная, как сейчас помню. Бутылка молока на весь день – вот и все мое пропитание. А бедная мамочка моталась каждый день в город в стылой электричке, работала в школе и брала частных учеников, чтобы хоть как-то прокормить нас. Потом им дали комнату в общежитии, но папашка вскоре ушел к другой музе. Мать к тому времени уже изрядно поистрепалась и остервенела. Она ненавидела мир, который загнал ее в такую жизнь. Ненавидела и меня заодно, потому что я была дополнительной обузой и ответственностью. А мать была гиперответственным человеком. Я заметила одну любопытную вещь. Когда женщину насильно ставят вперед паровоза и заставляют толкать весь состав в одиночку, она превращается в такой мощный локомотив, который потом черта с два остановишь. Но при этом внутри у нее сгорает что-то очень важное. Я бы даже сказала, жизненно необходимое для счастья. Папашка спился и умер. А маман резко пошла по партийной и социальной лестнице вверх, стала заведующей кафедрой английского языка в университете. А потом дослужилась и до ректора. Я там даже училась пару лет, а потом перешла в другой институт, чтобы не позориться. Студенты ее боялись, как огня. Они замирали в коридоре, словно сурикаты, когда мать королевской походкой шла мимо, неся на голове свой царственный, тщательно залаченный кок. Она умерла от рака 10 лет назад. Мы почти не общались последние годы, она была уверена, что я занимаюсь ерундой. Ее раздражала моя молодость и красота, богатые мужчины вокруг. Она говорила, что вырастила куртизанку. Мама не понимала законов современного мира. Возможно, она и правда хотела, чтобы моя жизнь была легче, чем ее, чтобы я вышла замуж за достойного человека, родила кучу ребятишек и ни в чем не нуждалась. Мне же хотелось одного – скрутить этот мужской мир в бараний рог.

– Но мужской мир, судя по всему, оказался крепок?

– Крепкий мужской мир? Не смеши меня. Все настоящие мужики погибли в Великую Отечественную войну или сгнили в лагерях. А то, что мы имеем теперь, – это чахлые потомки тех, кто отсиделся в кустах и тылах. Внуки и правнуки тех, кто предал и поэтому выжил. А женщины в войну превратились, как моя мать, в локомотивы и на своих плечах вытащили мир из говна. Теперь это суровый женский мир, товарищ доктор. Смирись с этим и слушайся дальше свою жену.

Лохнесское чудовище – так называли меня конкуренты, которых я всегда обходила на повороте, не гнушаясь никакими средствами. В делах мне было неведомо чувство страха или стыда, во имя бизнеса мне ничего не стоило переспать с кем нужно или перекупить ценных работников. Секс был для меня вполне привычным способом продвижения по социальной лестнице и нисколько не мешал моему чувству внутреннего комфорта. Попросту говоря, зачастую это было такой же необходимой рабочей рутиной, как подписание нужных бумаг или подсовывание умело замаскированной взятки нужной персоне. Я любила близких людей и железным тесаком отсекала далеких. И если бы Корецкий – мерзкий червяк, не надкусил мое сердце, а потом не выкинул бы его столь безжалостно из нашего райского садика, я бы до сих пор уверенно перла вперед, не задумываясь о нюансах бытия. Но кровь под длинными ногтями впиталась в кожу, а оттуда – в мозг, и я заразилась неуверенностью этого вологодского прохиндея.

– То есть железная леди задумалась о смерти? Тогда, в ураган.

– Смерть смерти рознь. Я прекрасно понимала, что меня ждет, если я попрусь в такую непогоду на улицу. Один порыв ветра, и хрясь – как козявку меня раздавит гигантский билборд с тупой рекламой пылесоса «Филипс» «Сосу за копейки». А фото моих ног, торчащих из-под него, как куриные лапы из кастрюльки с супом, обойдет весь мир. Похожая история случилась с моим другом М. Однажды он почил с миром, пробив головой бачок собственного унитаза.

– Какой ужас. Как это произошло?

– Это случилось еще до того, как со мной стали происходить странные вещи. Один раз с утра я прочитала в Интернете некролог: некогда хорошо известный в деловых кругах предприниматель М. во время налетевшего с Балтики урагана умер в собственной загородной вилле, сидя на унитазе. И хотя название «вилла» – итальянское и звучит довольно помпезно для наших широт, сделана она была, так или иначе, в России. Типичное made in Russia. Сделано из дешевых материалов, выпилено голодными и измученными гастарбайтерами. Я хорошо знала беднягу М. Я и мой приятель архитектор Виктор искренне отговаривали его от идиотской фантазии строить дом зимой. Дело в том, что стройка предпринимателя М. была осуществлена в буквальном смысле на костях. В один из январских дней, когда стояла та самая лютая зима, от которой французы дохнут как мухи, а дети в России всего лишь не ходят в школу, молодая белокурая любовница поселила в его лысой башке мысль о том, что «Пупсику необходимо жить на природе». Решив сэкономить на материалах, которые зимой дешевле, М. развернул за городом стройку века. У каких-то чиновников, давно и успешно моющих лапу на продаже земли в Ленобласти, он выкупил огромную территорию заброшенного пионерского лагеря на берегу озера и решил возвести там собственный мини-рай. Райчик, как он сам его называл, для богача средней руки. В райчике обязательно должно было быть два бассейна и конюшня. Четыре этажа и окна с резными ставнями. И хотя ставни давно уже не в моде, на М. они до сих пор навевали воспоминания детства. Дело в том, что когда он был маленький, то каждое лето отдыхал с родителями на даче на Финском заливе. Незадолго до перестройки дачу у папы, некогда крутого партработника, отобрали. Но резные ставни с пробивающимся по утрам сквозь них солнечным светом, который танцевал на ситцевой простыне, прыгал по руке, играл на полу, медленно заползая на печь-буржуйку, запомнились М. навсегда. Ради того, чтобы вернуть то ощущение детского счастья и покоя, которое с возрастом становится абсолютно недосягаемо для суетливых обитателей мегаполиса, он был готов на все. Каждое утро его прораб приезжал на вокзал, закидывал в крытый дырявым брезентом грузовик скрюченных от холода жителей солнечного Казахстана, Узбекистана и Киргизстана и вез их строить «мечту предпринимателя». Время от времени бизнесмен и сам наведывался на стройку. Глядя сквозь заиндевевшее стекло строительного вагончика на то, как от дикого мороза лица рабочих покрываются красной коркой, М. вместе с прорабом выпивал бутылочку «за сбыт мечт». Затем он смачно и с хрустом закусывал водку соленым огурцом, положенным в специальный пластиковый контейнер заботливым Пупсиком, и строго отдавал последние указания по поводу «обязательных полов с подогревом и чтобы «без на. ба». В разогретой работягами «Хонде» довольный собой М. мчался по трассе домой, к Пупсику под пуховое одеяло. Когда кто-то из рабочих умирал прямо на стройке от воспаления легких, прораб, недолго думая, закатывал тело в бетон. Все равно никто искать не будет. Эти странные приезжие с испуганными черными глазами были пришельцами из космоса, людьми-призраками. Никто не знал ни их имен, ни места жительства. Пришли из ниоткуда, ушли в никуда. Чужие, грязные и печальные, как инопланетяне, потерпевшие крушение на Земле, они были вынуждены отныне жить в вечном рабстве у гнусного человека. Один раз М. прислал своих черных рабов ко мне, чтобы они помогли моей фирме переехать в новый офис. Когда они таскали офисные шкафы, я спросила, как их зовут, но имена, больше похожие на отдельные гортанные звуки, тут же вылетели из головы. Запомнились только согнутые, словно в постоянном ожидании удара, жилистые шеи и грязно-черные затравленные глаза. Я дала им хорошие чаевые, и они, пятясь к двери задом из уважения ко мне, долго бормотали что-то на своем иноземном языке.