Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Хочу процитировать еще одну строчку из этой удивительной книги — «Больше всего я жалею время, потраченное даром…» Человека, который написал эти слова, уже нет в живых, но после него остались на земле дороги, дома и стихи. Он многого не успел сделать для вас. Но ведь вы — вы должны успеть сделать больше: для тех. кого уже нет, и для тех, кто будет.
ЛЮСИК ЛИСИНОВА
«ТОГДА Я ЖИВОЙ ЧЕЛОВЕК…»
О своем призвании она писала: «Когда с помощью моих рук сырой материал обращается в сознательного рабочего, когда я пробуждаю в нем классовое самосознание… тогда у меня прибавляются силы, тогда я живой человек».
Люсик Лисинова, 19-летняя студентка Коммерческого института, стала большевистским агитатором в Замоскворецком районе Москвы среди металлистов завода Михельсона, работниц парфюмерной фабрики Брокара, ткачих Даниловской мануфактуры. Она была одним из организаторов Союза рабочей молодежи «III Интернационал» в Замоскворечье.
В дни Октябрьских боев в Москве она участвовала в строительстве баррикад, перевязывала раненых, под пулями носила срочные донесения красногвардейцев. Погибла она всего за сутки до окончательной победы революции.
Г роб ее несли на скрещенных винтовках. Люсик Лисинова, солдат революции, похоронена на Красной площади, у кремлевской стены.
В память о Люсе Лисиновой улица Малая Серпуховка в Москве, где в доме № 28 помещалась студенческая столовая — место сбора большевиков Замоскворечья, — названа Люсиновской улицей.
_____
Из писем к Анаид[1]
1 апреля 1917 года
Дорогая моя, родная Анаидочка, такое у меня сейчас настроение, что хочется с тобой поговорить, рассказать, что у меня сейчас делается. Понимаешь, сейчас весна, и самая настоящая, какой у нас отродясь не было. Она здесь какая-то стихийная, все забирает под свою власть, солнечная, везде проявляющаяся, властная. Но сегодня особенное какое-то состояние. Знаешь, какая-то вкрадчивая, но покоряющая теплота и влекущий запах воздуха. Знаешь, Анаид, нужно, необходимо сделать что-то такое большое, невероятно огромное, грандиозное, чтобы с корнем вырвать все колеблющееся и сомневающееся.
Анаид, нет, не удовлетворена я событиями, слишком мало забрано в руки демократией.
Анаид, слышишь, масса сил у меня, я чую все, что скрыто во мне. Эти силы не только во мне, но и в каждом из нас — всех тех, кто является работниками новой, нарождающейся эры — класса, который принесет эту эру.
Анаид, мне хочется сейчас обнять все это трепещущее, пульсирующее, стремящееся к жизни. Все дышит, хочет жить. Ох, сколько в каждом движении, дыхании силы! Я как-то за последнее время научилась сдерживать себя, наблюдать за другими и оценивать все… Ох, какие колокола сегодня были! Сегодня же суббота. Мы пошли на Москву-реку и долго стояли на мосту, и казалось, что мне река что-то хочет сказать, она теперь могучая, широкая, грозная.
А потом много гуляла одна, ходила, ходила по дорогому моему Замоскворечью. Анаид, почему все так создано, почему так много загадки во всем, так много манящего; мне как-то жить хочется в эти минуты, развернуться или видеть что-нибудь большое, хорошее, грандиозное.
Моя милая, родная, поймешь ли ты из моего глупого письма мое настроение? Вот эти два дня я всем моим существом чувствую всю природу, мне кажется, что я существом своим вхожу в каждую пылинку, что я понимаю жизнь каждой травки, и сама знаю, что так много таинственного и незнакомого мне.
…Что еще меня часто ободряет — это редкостно хорошее отношение к нам рабочих. После долгих споров на собраниях со студентами-революционерами рабочие, не принимавшие раньше участия в работе, поняли, что мы правы, и сильно полюбили нас, а со старыми рабочими возможно стало завязать более тесные отношения. Вчера я была у одной работницы до позднего вечера, много говорили с ней. Такие разговоры всегда ободряющим образом действуют.
5 апреля 1917 года
…Я научилась о себе много не говорить, и как-то тяжело бывает иногда много молчать…
…Оник, наша взяла, приеду, будем спорить. Может, поеду на Всероссийскую конференцию с.-д. в Питер. Как-нибудь проберусь на конференцию. Там сейчас мой дорогой Ленин.
18 апреля 1917 года
Дорогая моя, родная Анаидочка, у меня столько сейчас вертится в голове, столько разнородных, противоречащих мыслей, переживаний…
Сегодня, 1 Мая, сегодня развернулась вся Москва рабочих, растеклась по улицам, пела грозно и наступательно свои пролетарские и поэтому международные песни. Сегодня она грозно пела «Интернационал», тот самый «Интернационал», который скоро поведет весь международный пролетариат к великой битве за весь род человеческий…
…Анаид, у меня (я тебе писала до рождества) большая перемена жизни — я определилась раз навсегда, и если я только тогда не знала, по которому из путей я пойду, то теперь, то есть с начала февраля, я уже знала и путь.