Взяв кубок из правой руки в левую, хан подхватил с расшитой подушки роскошный восточный шлем. Протянул, продолжая улыбаться:

– Бери, Искендер! Бери. Это персы делали. Искусные мастера. В таком шлеме и меч тебя не возьмёт. Ничто не возьмёт, кроме гнева ханского, если вдруг прогневишь меня!

Александр молча принял шлем, склонив голову, приложив руку к груди.

Между тем хан вновь отпил вина, но левой рукой не удержал кубка, тот наклонился, и алое вино потекло по белому, расшитому золотом халату.

Менгу, чуть поморщившись, поставил кубок, затем стащил с указательного пальца перстень. Перстни были у него на всех пальцах, на некоторых – по два, но этот, витой, тяжёлый, с замысловато гранёным огненным рубином, казался всех богаче.

– И это возьми, Искендер! Цени честь ханскую!

Подавив готовую явиться на лице брезгливую усмешку, Александр взял перстень, надел на безымянный палец, вновь наклонил голову:

– Честь я ценю, хан. Но пуще даров ценю твое слово ханское. Обещание, что рекрутов на Руси брать не станешь, что сбор дани мне на откуп отдаёшь, без баскаков твоих. А ещё – что не будешь разорять русских земель и войной на нас более не пойдёшь. Не нужна война ни нам, ни тебе.

На лице хана опять явилась улыбка, но теперь она была выразительной: в ней проглянуло нечто хищное, опасное. Вновь взяв кубок, хан проговорил:

– Искендер! Служи мне верно! Служи! Наш ты будешь, татарин! Великую славу от нас примешь на Руси. Ступай в Русь и помни: от нашей ханской грозы не уйдёшь, не скроешься!

Менгу довольно рассмеялся и, не глядя, ткнул кубок на китайский столик, который от неловкого движения хана наклонился. Роскошный кубок упал на бок, и вновь по шитому золотом атласу потекли багровые полосы пролитого вина.

Воспоминание об этой встрече, об этом разговоре, со времени которого минуло три дня, как огнём обожгло Александра.

– Татарин буду? – хрипло прошептал князь, ещё крепче сжимая поводья, так, что конь его зафыркал, прядая ушами и раздувая ноздри. – Ты кем же мнишь-то себя, а великий хан? Не Господом ли Богом?..

Он с трудом подавил желание сорвать с пальца драгоценный перстень и швырнуть в кусты. Этого нельзя было делать, но как хотелось…

Александр осадил коня. И вновь сморщился, уже яснее понимая, что испытывает где-то внутри себя непонятную физическую боль, но по-прежнему не желая о ней думать. Ему было не до неё.

Его старший дружинник, тот, что рассказал печальную историю опустевшего селения, вновь подъехал ближе:

– Почто встал, Александре? Далее едем или как?

– Едем, Сава, едем! – отозвался князь. – Прав ты: не в поле же, среди лютой непогоды ночевать. Каков бы кров ни был, всё лучше, чем под дождём да снегом.

– Ну так и слава Богу! Тут рукой подать… И тебе, и нам отдохнуть надобно.

На лице дружинника явственно читалась тревога. Он знал князя много лет и хорошо понимал: так просто тот коня не остановит, да и морщиться от одних лишь неприятных мыслей не станет – не в его повадке.

Саве, как и Александру, было немного за сорок. Он был крепок и осанист, могуч торсом, но лёгок в ногах и быстр в движениях. Лицо, спокойное и сосредоточенное, казалось не особенно подвижным, но когда воин вёл беседу, что-то рассказывал или вдруг принимался шутить, его уморительные гримасы могли рассмешить даже самых суровых ратников. Вертикальный шрам, выступавший из-под шлема на лоб и деливший надвое его левую бровь, оставил борозду и на щеке, исчезая над самым подбородком. Как ни странно, эта отметина не портила лица дружинника, придавая ему какую-то особенную значимость.

Они уже подъезжали к разбросанным среди негустой лиственной рощи поникшим хаткам, унылым и явно давно нежилым, когда князю вдруг показалось, будто в тёмном проёме низкой двери ближайшего к ним домика явилась светлая фигурка. Мальчик-подросток в длинной светлой рубахе стоял, опираясь рукой на дверной косяк, и со странной улыбкой смотрел на всадников. Нет, не на всех. Он смотрел прямо на Александра. Тот вгляделся, понимая, что этого не может быть: село необитаемо, в нём никто не живёт, и откуда здесь взяться мальчику, да ещё одетому будто летом в такую леденящую кровь непогоду? Но видение не пропадало, напротив: мальчик вытянул руку, губы его шевельнулись, будто он хотел кого-то позвать. Хотел и не мог.

Александр весь подался вперёд, вглядываясь, чуть слышно охнул и, не удержавшись, позвал:

– Федя!

Он не понял, в какой момент перестал видеть светлый силуэт на фоне тёмного провала. Тот исчез, не удивив этим князя: он отлично понимал, что на самом деле ничего там не видел.

– Кого ты звал, Александре? – тревожно подал голос Сава. – Какой Федя? У нас в дружине не единого ж Фёдора нет…

Князь обернулся к дружиннику:

– Нет, я знаю. И не звал я…

Они достигли покинутых строений спустя несколько минут. Да, село наверняка уже несколько лет, как опустело. Однако на нескольких хатках частично уцелела убогая соломенная кровля, а значит, в них можно было найти приют для ночлега.

Александр спешился первым, подошёл к той самой двери, заглянул в неё. Он не то чтобы проверял себя, просто подумал, нет ли в хатке чего-то, что издали могло показаться человеческой фигурой: позабытой светлой занавески, полога над люлькой, отёсанного столба, подпирающего снизу кровлю. Ничего такого в пустой хижине не было. Князь усмехнулся. Низко пригнувшись, вошел. Вошедший следом Сава опустил на земляной пол снятое со своего коня седло:

– Садись-ка, княже. Мы сами всех коней расседлаем, огонь разведём. А ты лучше отдыхай. Что-то бледен стал. Небось утомился, а?

В голосе преданного дружинника звучала тревога, которую он уже не мог скрыть и, наверное, не хотел скрывать. Александр в ответ усмехнулся:

– Ты меня как дитё малое не нянчи! Все утомились. Три дня едем, по грязи трясёмся, а крышу для ночлега в первый раз отыскали. Дай Бог, ночь эту по-людски отдохнём. Вон, в этой хате и очаг сохранился. А коня своего я сам расседлаю.

Он повернулся к двери, сделал шаг, как вдруг покачнулся и невольно ухватился за край притолоки.

– Фу ты! Да что ж такое?

Подошедший следом за Савой молодой дружинник Митрофан тоже увидел, как мотануло в сторону князя, и даже не стал скрывать испуга:

– Александр Ярославич! Ты что это? Не таись, скажи: заболел?

– Нет! – не сердито, но с досадой ответил князь, однако отступил от двери назад и, бросив на дружинников немного растерянный взгляд, опустился на седло. – Не знаю, с чего вдруг зашатало. Ладно – уговорили. Огонь