плечами, раздвигали толпу, чтобы могла проехать колесница. Тотчас она и показалась, медленно двигаясь от крыльца терема по направлению к собору. И в это время на звоннице начали звонить колокола.

– Едут! – пролетел сквозь толпу, от человека к человеку, нестройный возглас.

Люди вытягивали шеи, стараясь рассмотреть колесницу, и тем, кто повыше ростом, было видно, что она богато украшена, внутри устлана дорогим персидским ковром, которым покрыты и дно её, и сидения.

Седоков, по крайней мере старших, увидали почти все – они возвышались над повозкой, потому как, тоже волнуясь, не могли остаться на сиденьях и встали.

– Здрав буди, княже Ярослав Всеволодович! Здравы будьте, матушка княгиня со княжичами! – раздался из густой толпы чей-то крик, и его на разные голоса подхватила толпа. Люди кричали вразнобой, иногда выкрикивая приветствия хором, в три-четыре горла, иной раз кто-нибудь, особенно голосистый, всех перекрикивал:

– Здравы будьте, князь со княгиней!

– Здравия княжичам!

– Многая лета роду Ярославову!

Князь Переяславский Ярослав, слушая эти приветствия, склонял голову, улыбаясь в густую ржаную бороду, иногда поднимал руку и взмахом её приветствовал шумящий люд.

Он и княгиня Феодосия ехали в колеснице нарядные – оба в дорогой праздничной одежде византийского шитья. Тяжёлая парча с собольей отделкой, драгоценные камни. Во всём этом было бы, верно, жарко, но, к счастью, май в том году, в лето 1225 от Рождества Христова, выдался прохладный и, как ни ярко светило солнце, студёный ветер с неспокойного поутру Волхова проникал под одежду.

Ярослав Всеволодович был высок ростом, и его немного тяжёлая, могучая стать выдавала немалую силу. В свои тридцать четыре года он успел обильно поседеть – сквозь червлёное золото его висков проступало и немало серебра. Ему редко доводилось снимать кольчугу и шлем – постоянные боевые походы вынуждали к этому, поэтому праздничная одежда, казалось, стесняла князя. Его жена, спокойная, тихая, как будто всё время чем-то смущённая, смотрела на мужа с мягкой нежностью – она лучше всех остальных понимала, как он волнуется перед тем, что должно было сейчас совершиться.

Рядом с отцом и матерью в колеснице сидели два мальчика, сыновья Ярослава и Феодосии. Княжичи – семилетний Фёдор и пятилетний Александр – в атласных камзолах, сафьяновых сапожках, необычайно торжественные, выглядели ещё серьёзнее родителей. Видно было, что оба страшно волнуются.

Покуда колесница медленно двигалась по образованному усилиями охраны проходу, на высокой паперти собора появился немолодой величавый священник в епископском праздничном облачении.

Его толпа тоже встретила нестройным гулом. Хотя многие знали заранее, что епископ Симеон должен прибыть в этот день в Переяславль, его всё равно ждали с волнением. И, увидав, убедились: событие, о котором было заранее объявлено, непременно состоится.

– Гляди-ка! – Кто-то из толпившихся в первых рядах бояр толкнул в бок другого. – И впрямь владыка пожаловал! Из Владимира приехал. Специально – чтоб над княжичами княжеский постриг сотворить…

– Вижу, вижу, – кивнул сосед говорившего. – Да и кто б сомневался? Ярослав что замыслит, то непременно да сделает. Только вот не спешит ли князь, а? Чуть не из люльки да в князья?

Первый боярин возразил:

– Ну, полно! Так уж и спешит? Оно само собой, больно молоды княжичи. И что с того? И моложе бывали… Чего? Одному семь, другому шесть. На конях сидеть умеют? Умеют. Пора, значит. Да и Ярославу князю ко времени. Он всё на войне да на войне. А у нас хоть и дети, а князья будут – народу так спокойнее. А то всё на женской половине, при мамке сидят. Хватит!

Под приветственные крики громадной толпы, слившиеся между тем в единый нестройный гул, колесница встала возле крыльца собора. Мальчики, держась за руки, не без усилия, принялись подниматься на высокие ступени. Князь и княгиня следовали за ними, слегка переглядываясь. Епископ в это время уже вошёл в храм.

Возле Царских врат высокими стопами были сложены алые бархатные подушки. Но княжичи медлили подняться на амвон. Фёдор, почувствовав, что его младший брат колеблется, крепче сжимает его руку:

– Ты чего, Саша? Идём!

– А нам туда можно? – с невольным трепетом шепнул Александр.

– Отец сказал, стало быть, можно!

Голос старого епископа заставил мальчиков очнуться:

– Идите сюда, чада мои!

Оба, вскинув головы, посмотрели на владыку Симеона.

Лицо старца было сурово, даже словно бы печально: он хорошо понимал, на какую трудную судьбу сейчас благословит двоих детей. И впрямь – по-церковному Фёдор только первый год стал именоваться отроком, Александра же величали покуда младенцем[4]. Но что с того? В этот день им предстояло стать князьями, а значит, не быть больше детьми…

– Приспел час быть вам князьями! Учиним же сей обряд, как пращуры наши чинили.

Повинуясь взгляду владыки, Фёдор и Александр почти одновременно уселись на высокие подушки. В храме, заполненном до отказа и, казалось, даже за пределами его, на просторной площади, вдруг стало тихо. Все собравшиеся, сами мальчики, князь с княгиней – все завороженно смотрели на епископа, повернувшегося к алтарю и читающего молитвы, затем на серебряный маленький поднос, который держал церковный служка и с которого Симеон осторожно, будто боясь уронить, взял ножницы.

– Господи! Заповедывай нам вся во славу Твою творити, пришедшего раба Твоего начаток сотворити и стрищи власы главы вашея! – торжественно возгласил епископ.

Княгиня вдруг поднесла руку к лицу, в застывшей тишине стал слышен её едва заметный вздох. Она, не отрываясь, смотрела, как епископ осторожно срезает светлые локоны с затылка одного, потом другого княжича, свободной рукой складывая их на тот же поднос.

И вот в молчании храма ликующе запел церковный хор.

Он пел, а мальчики продолжали, будто завороженные, недвижно сидеть на подушках.

На этот раз первым пришёл в себя Александр. Он встал и посмотрел на старшего брата:

– Идём, Федя!

Фёдор тоже поднялся.

Уже не держась за руки, братья медленно спустились с амвона. Толпа вновь загудела, но тут и умолкла.

Перед сыновьями, на фоне замершего народа, выросла высокая фигура князя Ярослава. В левой руке он держал два меча в золочёных ножнах. Правой осенил себя крестным знамением, и, когда начал говорить, его голос слегка дрогнул:

– Господи, Боже милостивый, дай слугам Твоим, рабам Божиим Фёдору и Александру, силу и мужество, а мечам их твердости на одоление врагов креста Христова!

Наклонившись к сыновьям, князь опоясал их мечами. У того и у другого ножны коснулись пола.

И вот тут толпа в храме и потом – эхом на площади – взорвалась единым криком:

– Вы – наши князи!

– Вы – наши князи!

– Слава Ярославичам!

Толпа в храме задвигалась – кто-то