месяцев его жизни, в людях Евгений разбирался исключительно плохо. Точнее говоря – не разбирался совсем. Хуже этого у него, наверное, получалось только выстраивать свои с ними взаимоотношения.

– Ладно, хоть пересидели два часа жары в относительном комфорте, уже неплохо – Макс с металлическим хрустом смял в кулаке пустую банку, огляделся, ища куда было бы лучше ей запустить. Его взгляд обежал набережную, несколько практически пустых кафешек, чудом сохранившийся, по-видимому, еще с советских времен, неработающий тир под ржавой металлической крышей, еще какие-то непонятные, но, определенно, ничуть не менее убогие аттракционы – похоже, в этой всеми богами забытой глуши принято было часов до семи устраивать себе полную сиесту, а немногочисленные туристы, количество которых при таком подходе, вряд ли грозило сильно вырасти, в самые знойные полуденные часы полностью предоставлялись сами себе. Впрочем, подумал Евгений, местных тоже можно было отчасти понять – этим летом, вслед за политическими и экономическими кризисами, на черноморское побережье России пришла полноценная Африка. Казалось бы, этому надо было только радоваться, ведь именно за теплой погодой и освежающим морем, как правило, на юг и приезжают, но вот только подобную жару при всем желании никак нельзя было назвать комфортной. Навалившееся на южные регионы пекло не могло сравниться даже с сухим зноем североафриканских и ближневосточных пустынь, скорее оно дышало чем-то болотным, влажным, тропическим и затхлым, как будто выползшим откуда-то из тех заповедных, самим временем отвергнутых мест, где в кипящей доисторической грязи, в жирном первобытном бульоне, до сих пор тяжело переваливаются блестящие чешуйчатые тела гигантских рептилий – тех самых, которых обожают клонировать ученые из американских ужастиков. И эта вонь заживо гниющего, раскаленного древнего болота перемешивалась с испарениями, хоть и маленького, но далеко не самого чистого города, где и в лучшие-то времена ничего не знали ни о центральной канализации, ни, хотя бы, о своевременном обслуживании септиков. Все это образовывало совершенно непередаваемо ударный коктейль из паров бензина, богатой палитры запахов всевозможных человеческих выделений, источаемой десятками туристических ресторанчиков и кафе, вони дешевого горелого масла, всевозможных специй и еще чего-то приторно сладкого, но от этого ничуть не менее тошнотворного. Омерзительный смрад накрывал побережье примерно часов с одиннадцати и до самого наступления долгожданной вечерней прохлады, надежно выжигая из черепной коробки абсолютно любые мысли, кроме двух – куда от всего этого бежать и где укрыться. Крепкий свежий ветер с моря, правда, несколько исправлял ситуацию, но так везло далеко не каждый день – еще вчера на город, словно колючее шерстяное одеяло, опустился практически полный штиль. Противостоять данному безобразию возможно было только тремя способами – стараться совсем не вылезать из моря, ужраться до свинячьих чертей, когда уже глубоко наплевать на то, какие там вокруг запахи, не говоря уже о погоде, ну, или просто, тихо сидеть себе где-нибудь под защитой крыши и кондиционеров. Первый способ избирали, как правило, только особо стойкие туристы, в основной своей массе обремененные детьми и тощими кошельками – судя по количеству свободных лежаков и нераскрытых зонтиков на отлично просматривавшемся отсюда пляже, таковых набралось не слишком много. Все остальные пытались по мере сил, а так же наличия здоровья в сочетании с материальными возможностями, активно сочетать друг с другом второй и третий варианты, поэтому в настоящий момент, на площади перед кинотеатром, точно так же, как и на протянувшейся вдоль берега балюстраде и далее, на набережной, народ практически полностью отсутствовал. Неудивительно, что обслуживающий персонал всех этих аттракционов и забегаловок, так же отнюдь не горел желанием работать.

– Жопа мира, – повторил Макс с тяжелым вздохом, закончив обозревать окрестности и не обнаружив ничего достойного внимания, – Впрочем, похоже, некоторые шансы прожить этот день достойно у нас все еще сохраняются. Есть надежда, что спасение близко – прикрыв ладонью глаза и сощурившись, он пару секунд смотрел куда-то вдаль, туда где темная коса волнореза врезалась в море, ослепительно сияющее под испепеляюще-белым солнцем, потом вновь повернулся к Евгению и опять ткнул его в плечо – той самой рукой, которой все еще сжимал скомканную пивную жестянку. Получилось почти как же чувствительно, как если бы между его пальцами был зажат самодельный кастет, – Короче, Онегин. За то что затащил нас на этот дебильный детсадовский фильм, конечно, следовало бы на тебя обидеться. Но так как идти, все равно, было больше некуда, а на этой сковородке я уже прямо сейчас снова начинаю заживо изжариваться, то делаем так – сейчас берешь всем пивчанского и считаешься полностью прощенным. И потом еще расскажешь как это могли динозавры дойти до жизни такой, что вдруг перьями обросли – мне вот прям таки даже конкретно интересно стало. А потом – есть у меня одна интересная мыслишка, как нам побыстрее дождаться чудесной ночной прохлады, да благословят ее все местные боги вкупе с местными же демонами. Давай, лети мухой, одна нога здесь, другая там – и возьми сразу по паре банок, чтоб потом лишний раз не бегать. Девушкам тоже – если они вдруг сами не справятся, мы им поможем! – Макс демонстративно строго посмотрел на часы – довольно качественную китайскую подделку под Hamilton Navy, которую Марина подарила ему на последнее 23-е февраля.

"Не понял, я тебе что, в слуги нанимался? В мальчики на побегушках?! Ты как, вообще, со мной говоришь?! И не смей называть меня "Онегин" – сколько раз говорил, что я это ненавижу?! Забыл, чмо дешевое, что вы с дружком на пару, мне уже больше сотни косарей должны?!" – думать, что он выкрикнул все это в реальности было настолько сладко, что Евгений даже почти что взаправду увидел, как вылезают из орбит спрятанные за темными очками болотно-зеленые глаза Макса, в которых вечно, словно змея в трясине, скользила снисходительно-пренебрежительная усмешка, как отвисает челюсть и трясется, в изумлении, модная хипстерская бородка. Влад отрывается от Светы и тоже потрясенно взирает на безответного ботаника, который, вдруг оказался вовсе не таким ничтожеством, как оба они полагали вплоть до самого этого момента. Не менее шокированными выглядят и обе девушки, они больше не смотрят сквозь него и не ведут себя так, будто его здесь нет и никогда не было, а взирают так, будто только сейчас увидели. Не то чтобы Марина или, уж тем более, Света, были сильно в его вкусе, скорее уж прямо наоборот, но, тем не менее…

Иллюзия оказалась реалистичной до невозможности и тем больнее было после нее обрушиваться обратно на грешную землю. К реальности Евгения вернул какой-то писк, настолько тонкий и жалобный, что