Он смотрит на нее и улыбается. Дипломатической улыбкой. Он хотел бы сейчас быть в комнате один. Не гнать от себя призрак последних пятнадцати месяцев, не чувствовать своей вины за то, что мало трахался, что не ведет безупречный образ жизни, что в доме три роутера и волны вайфая бомбят их организмы, что ему не под силу обуздать свой трудоголизм. Не чувствовать своей вины попросту за то, что не получается ребенок, в то время как столько друзей без труда обзаводятся восхитительно белокурым потомством – иной раз даже сами того не желая, паршивцы.

Но Гвенаэль не один, Сара здесь, рядом и смотрит на него, чуть ли не облизываясь. И он не может ей ответить, что ему хочется просто писать, не прерываясь, весь остаток дня, что его ум сейчас занят, что лучше отложить всё до вечера. Это, не дай бог, вызовет домашнюю атомную войну.

Пятнадцать месяцев – не так много. Врачи уверяют, что нет причин для беспокойства, пока не пройдет два года. Но когда семейный проект принят, а воплотиться не может, когда Сара убеждает себя, что неспособна дать жизнь, когда ожидание подпитывает тревогу и Гвенаэль слышит рыдания каждый месяц по графику, пятнадцать месяцев – вечность. На это врачам, разумеется, плевать. Они придерживаются своей статистики и своих улыбок, которые никого не успокаивают.

– Знаете, чем сильнее вы напряжены, тем меньше шансов на благополучный исход, так что расслабьтесь-ка, ну, не знаю, поезжайте в отпуск, забудьте на несколько дней о работе, вы молоды, здоровы, всё непременно будет в порядке!

Ан нет, всё не в порядке.

И потом, забыть о работе ни он, ни Сара не способны. У нее в разгаре запуск проекта, половину недели она в Париже со своей командой, половину здесь, в сонной глуши близ Рамбуйе, вкалывает как проклятая. А он бьется с началом романа, вымотавшим все нервы.

– А что, хорошая идея, – через силу отвечает он. – Как я сам не подумал?

Она морщится, подходит к нему, на ходу стягивая футболку, разворачивает его в кресле лицом к себе и садится к нему на колени. Ее грудь у самого его рта. Гвенаэль ловит сосок и чувствует, как он твердеет под его губами. Улыбка просится сама собой.

В конечном счете, перерыв – и впрямь не такая уж плохая идея.

Когда вдруг звонит телефон, он отключает его и забывается под ласками Сары.

Ч – 239

Это один из первых весенних дней, когда солнышко пригревает бледную кожу. Лили-Анн выходит из метро. Ноутбук в сумке через плечо бьется о бедро при каждом шаге, словно напоминая, что ее магистерская работа не движется с места. Она копирует страницы и страницы документов, но не написала еще ни строчки. А между тем после трех с половиной семестров пора бы уже и начать. Лили-Анн вздыхает. Ей бы хотелось в кои-то веки не работать впопыхах, взвешивать каждое слово. Но она от природы спринтер, а не марафонец: на будущий год, в последний момент, ей предстоят несколько бессонных ночей за клавиатурой, чтобы сдать работу вовремя.

В кармане вибрирует телефон. Она не достает его. Ей отвратительна мысль, что она доступна двадцать четыре часа в сутки.

Направляясь к своему дому, Лили-Анн поднимает голову. Мир вокруг кажется ей четче в этом прозрачном воздухе. И проще, чем вчера.

Незнакомец с взъерошенной шевелюрой, облокотившись на подоконник в окне третьего этажа, курит электронную сигарету и смотрит, как снуют внизу прохожие. Он встречает ее взгляд. Ловит его. Солнечный луч отражается в стекле прямо за ним, окружая незнакомца диковинным сиянием. Лили-Анн расчехляет фотоаппарат. Следует обмен взглядами, она молча спрашивает разрешения его снять. Он так же молча разрешает взмахом руки, надменно выдохнув облачко пара. Кадр красивый и забавный одновременно, напоминает закулисные снимки рок-групп восьмидесятых годов в вольной современной интерпретации. Лили-Анн наводит резкость, кадрирует, запечатлевает незнакомца на века.

Она уже готова продолжить путь, только вот он жестом просит ее подождать и скрывается внутри. Ей становится страшно, вдруг спустится – никакого желания завязывать разговор, в ходе которого придется измышлять призрак несуществующего мужчины, чтобы он оставил ее в покое, – но он вскоре возвращается к окну и, убедившись, что она на месте, что-то быстро пишет на листке. Бумажный самолетик летит в теплом предвечернем свете. Лили-Анн следит, улыбаясь, за его беспорядочной траекторией над бульваром. Когда он врезается в фасад дома напротив и заканчивает свой полет в руках обрадованного мальчугана, она переходит улицу.

– Кажется, это мне…

Мальчишка внимательно смотрит на нее. Ему лет шесть, не больше. Как моей племяннице, думает Лили-Анн.

– Тебе кажется или ты уверена? – выпаливает он.

– Адриен! – одергивает его отец.

Мальчик по имени Адриен нехотя отдает самолетик. Под одним крылом незнакомец написал: «Я дал бы тебе свой телефон, но ты не позвонишь». А под другим: «Ладно, чем черт не шутит…» – и десять цифр. Лили-Анн смеется, машет мужчине в окне. Он поднимает брови, как бы призывая ее позвонить.

– Эй, Адриен!

Мальчик и его отец, в нескольких метрах от нее, оборачиваются. Лили-Анн подходит к ним.

– Хочешь? – спрашивает она, протягивая малышу самолетик.

Детское личико сияет. Мальчик идет за отцом к метро, рассматривая подарок со всех сторон.

– Ты крута! – сетует незнакомец в окне, перекрикивая рев машин.

Голос у него ниже, чем ей казалось. Лили-Анн пожимает плечами и, повернувшись, бежит домой с болтающимся на шее фотоаппаратом.

Крута? Да. Тяжелые камни, оттягивающие нутро, носить порой круто. И, чтобы обрести былую легкость, она бросается в непредвиденное, в счастливый случай… Выстраивает события из предзнаменований. Если она вновь встретит незнакомца, это будет знак, и тогда придется прислушаться. Но звонить ему – нет, это было бы слишком банально.

Лили-Анн добирается до своего дома, входит с черного хода, поднимается на шесть этажей, сворачивает в коридор. Дверь заперта.

Раф, ее сосед, еще не вернулся. Наверно, развозит на велосипеде посылки по всей столице в своей смешной светящейся униформе.

Запыхавшаяся Лили-Анн кладет ноутбук на письменный стол, хватает на ходу кусок сладкой булки и устало опускается на диван, не сняв с шеи фотоаппарат. Смотрит на снимок незнакомца в окне. Ее губы расползаются в улыбке при воспоминании о бумажном самолетике, парящем над машинами.

Она протягивает руку к стоящей на этажерке банке, постукивает ногтем по стеклу.

– Привет, Лоум. Как день прошел?

Золотая рыбка приближается к пальцу, следует за его движениями, потом всплывает на поверхность и разевает рот. Лили-Анн сыплет в воду разноцветные блестки, и Лоум с жадностью их глотает.

Щелкает замок. Лили-Анн оборачивается, готовая встретить Рафа одной из тухлых шуточек, лишь им двоим понятных. При виде его она осекается. Белое как мел лицо соседа являет разительный контраст с его кричащей униформой.