— Кизия, ковер в офисе ты уже истоптала до дыр, но таки не посвятила меня в свои таинственные планы. Как насчет того, чтобыпрослушать курс по журналистике в университете Коламбии? Тебе это интересно?

— Честно говоря, да. Эдвард, я собираюсь поступить наработу.

— Любопытно.. — Он не сумел скрыть, чтонасторожился. «Господи, сделай так, чтобы это была какая-нибудьблаготворительная организация». — Пожалуйста. И куда же?

— Хочу работать в газете, а по вечерам изучатьжурналистику. — В глазах Кизии читался отчаянный вызов. Она знала, чтоскажет Эдвард. И почему.

— Думаю, гораздо разумнее будет окончить курс вКоламбии, получить магистерскую степень и" уж потом поступать на работу.Так логичнее и смысла больше.

— А когда я получу магистерскую степень, какую газетуты мне посоветуешь, Эдвард? Может, ежедневник «Дамские моды»? — спросиладевушка сквозь слезы разочарования и гнева.

О Боже, опять проблемы. С каждым годом она делается всеупрямее. Точь-в-точь отец.

— А в какую газету ты собралась, Кизия? В «Голосдеревни» или в «Колючку Беркли»?

— Нет. В «Нью-Йорк таймс».

По крайней мере у девочки есть вкус. Хоть с этим все впорядке.

— От всей души одобряю, моя дорогая. Думаю, мысльзамечательная. Но если ты намерена там работать, полагаю, было бы гораздо лучшесначала прослушать курс в Коламбии, получить магистерскую степень и…

Кизия вскочила с ручки кресла и ехидно осведомилась:

— И вышла бы замуж за кого-нибудь «ужасно милого» изШколы бизнеса? Точно?

— Только если тебе этого захочется. Какая утомительнаядевчонка. И опасная. Точь-в-точь мать.

— Этого мне не захочется. — Она гордо вышла изофиса.

Впоследствии Эдвард узнал, что Кизия уже устроилась наработу в «Таймс» и продержалась там ровно три с половиной недели.

Случилось именно то, чего он боялся. Она снова стала притчейво языцех, будучи одной из пятидесяти самых богатых женщин мира. Каждый день вкакой-нибудь газете появлялась заметка о Кизии, фотография или что-нибудь из еевысказываний. Светские репортеры неустанно преследовали ее. собирая материаллюбого свойства и характера. Особенно усердствовали «Дамские моды». Это сталопродолжением кошмара — вечеринка по случаю четырнадцатилетия, куда ворвалисьфотографы. Вечер в опере вдвоем с Эдвардом во время рождественских каникул — ейтогда исполнилось пятнадцать — превратился из-за них в нечто совершенноужасное. Омерзительные намеки о характере их отношений. Несколько лет послеэтого они нигде не показывались вместе… Постоянная борьба с фотографами ирепортерами не всегда заканчивалась успехом. Кизия боялась ходить на свидания,а если шла, то потом горько сожалела об этом. В семнадцать лет она бояласьсвоей известности больше, чем чего бы то ни было на свете, в восемнадцать —возненавидела ее. Возненавидела из-за уединенной жизни, которую вынуждена былавести, из-за того, что постоянно приходилось прятаться и проявлятьблагоразумие, осмотрительность. Нелепо и неестественно для девушки ее летвыдерживать подобный образ жизни, но Эдвард ничего не мог поделать, чтобыоблегчить ее страдания. Кизия вынуждена была жить в соответствии с давноустановленными правилами, с каким бы трудом это ни давалось. На дочь леди ЛайэнХолмс-Обри Сен-Мартин и Кинана Сен-Мартина не могли не обращать внимания.Говоря попросту, Кизия «стоила кучу денег». К тому же молода, хороша собой, небез способностей. Естественно, репортеры гонялись за ней. Любые попытки девушкиускользнуть от этой доли обрекались на неудачу. Не под силу нам изменить законыобщества. По крайней мере, так считал Эдвард, хотя и поражался ловкости, скакой она умела прятаться от газетчиков, когда хотела этого (теперь он сновабывал с ней в опере), и тому, как научилась осаживать их. Ослепительная,широкая улыбка, пара слов — и тем оставалось только гадать, смеется она надними или вместе с ними, а может, вообще собирается позвать полицию. Этого уКизии не отнять. Угрожающе острое лезвие властности. Но была и мягкость,поражавшая всех. Причудливое соединение черт обоих родителей.

Нежность и легкость она унаследовала от матери, несокрушимуюсилу — от отца. Они были необычной парой. Удивительной парой. Кизия похожа наобоих, хотя больше на отца. Эдвард постоянно замечал это. А сходство с матерьюпугало его. Британский род, история которого насчитывает не одну сотню лет,прадедушка по материнской линии — герцог, и хотя дедушка по отцу всего лишьграф, но такая в Лайэн чувствовалась порода, такой стиль, такое изящество иосанка, что Эдвард влюбился в нее как безумный с первой же встречи. Она об этомгак никогда и не узнала. Никогда. Эдвард понимал, что не может… не может… новедь она совершила куда более ужасное. Сумасшествие… шантаж… кошмар… По крайнеймере удалось избежать публичного скандала. Никто ничего не знал. Кроме мужа… иЭдварда… и этого… Эдвард недоумевал, что нашла она в мальчишке. По сравнению сКинаном он был вовсе не мужчина. И такой… такой неотшлифованный. Почтивульгарный. Она сделала скверный выбор. Очень скверный выбор. Лайэн взяла влюбовники субъекта, который учил Кизию французскому. Историю можно было быназвать гротескной, не обойдись она так дорого. Лайэн в конечном итоге онастоила жизни. А Кинану пришлось потратить тысячи, чтобы никто ничего не узнал.

Кинан сделал так, что молодого человека «убрали» из их кругаи отправили во Францию. Лайэн потребовалось меньше года, чтобы доконать себяконьяком, шампанским и, тайком от всех, таблетками. Кинан через год погиб вавтомобильной катастрофе. Несомненно, это несчастный случай, но вызван он былбезразличием ко всему вокруг и прежде всего к себе. Даже больще, чембезразличием. Кинану после смерти Лайэн стало наплевать на все, и Эдвард не могизбавиться от подозрения, что он просто позволил случиться тому, чтослучилось, — просто позволил своему «мерседесу» пересечь барьер ивыскочить навстречу несущемуся по шоссе потоку машин. Может, он был пьян илипросто очень устал. Не то чтобы самоубийство, просто конец.

Да, в те последние месяцы Кинан был равнодушен ко всему,даже к дочери. Он признался в этом Эдварду, но только ему. Эдвард — всеобщая«жилетка». Однажды за чаем даже Лайэн поведала ему свою безобразную историю, аон кивал с умным видом, от души надеясь, что не потеряет сознание прямо здесь,в ее гостиной. Она смотрела на Эдварда так мрачно, что хотелось плакать.

Эдвард беспокоился за всех. Эдвард беспокоился за Лайэн —слишком совершенной, чтобы кто-нибудь смел к ней прикасаться (по крайней мере,так он считал), — и за ее ребенка. Он так и не смог найти ответа навопрос, что привлекало Лайэн в ее избраннике. Возможно, как раз факт, что онбыл не ее круга, но, может быть, дело просто в том, что он молод и вдобавокфранцуз.

Эдвард мог защитить Кизию от подобных безумств идавным-давно дал себе клятву сделать это во что бы то ни стало. Теперь за нееотвечал именно он, и нужно сделать так, чтобы жизнь Кизии во всемсоответствовала ее высокому происхождению. Никаких катастроф, никакого шантажа,никаких французских репетиторов с мальчишескими физиономиями. Все должно бытьпо-другому. Она будет достойна богатой родословной по материнской линии ивласти, которой обладали предки по линии отца. Эдвард считал это своим долгомперед Кинаном и Лайэн. И перед самой Кизией. Хотя и понимал, что будетнепросто. Он обязан привить ей чувство долга, чувство гордости за своепроисхождение. Подросшая Кизия с усмешкой называла все это своей власяницей, новсе же понимала, что так надо. Объективно говоря, в этом Эдвард преуспел.Девушка в полной мере осознавала, кто и что она такое. Она — Кизия Сен-Мартин.Достопочтенная Кизия Холмс-Обри Сен-Мартин, отпрыск славного рода, плод союзабританской знати и американской аристократии; отец ее с помощью одних миллионовсоздавал новые и новые — на стали, меди, каучуке, бензине и нефти. Если где-топоявлялась возможность заработать бешеные деньги, Кинан Сен-Мартин не заставлялсебя долго ждать. Для всего мира он был человеком-легендой, чем-то вродеамериканского принца. Эта легендарность досталась Кизии по наследству в придачук богатству. Конечно, если быть до конца честным, кое в чем руки Кинана былигрязноваты, но, впрочем, не слишком. Он всегда был таким представительным —настоящий джентльмен, которому люди готовы простить все, даже то, что большуючасть своих денег он заработал сам.