Она снова дома. В другом месте, но тоже дома. Большиемагазины и давно не знавшие ремонта многоквартирные дома, пожарные лестницы икондитерские, а за несколько кварталов отсюда — картинные галереи, кофейни ичердаки, где обитают художники, писатели, скульпторы и поэты, бородатые, сяркими платками на шее. Здесь по-прежнему поклонялись Камю и Сартру, а деКоонинг и Поллок были живыми богами. Она быстро зашагала, сердце забилосьучащенно. Не следует придавать этому такого значения… не в ее возрасте… не те уних отношения… не надо так радоваться своему возвращению… все могло измениться.Но возвращение было таким приятным, и она не хотела, чтобы что-нибудь менялось.

— Привет, девочка. Где ты пропадала? — Высокий,гибкий чернокожий парень, затянутый в белые джинсы, приветствовал ее с радостнымудивлением.

— Джордж! — Обняв, он подхватил ее на руки изакружил в воздухе. Джордж танцевал в Метрополитен-опера. — Как я радатебе!

Он поставил ее, задохнувшуюся и улыбающуюся, на тротуаррядом с собой и обнял за плечи.

— Леди, вы надолго пропали.

— Да, ты прав. Временами даже боялась, не исчезнет лиздесь все без меня.

— Никогда! Сохо священен. — Оба засмеялись. —Куда ты направляешься?

— Заскочим в «Партридж» выпить кофе? — Она вдругиспугалась встречи с Марком. Испугалась, что все могло измениться. Джордж,наверное, знал бы, но она не хотела расспрашивать.

— Лучше вина, и тогда на целый час я твой. У насрепетиция в шесть.

Они выпили графинчик вина в «Партридже». Пил больше Джордж,а Кизия вертела в руках пустой стакан.

— Знаешь что, детка?

— Что. Джордж?

— Смех на тебя берет.

— Потрясающе. И почему?

— Потому что я знаю, из-за чего ты нервничаешь и тактрусишь, что даже боишься меня спросить. Будешь спрашивать, или мне самомусказать? — Он явно смеялся над ней.

— А вдруг это что-то такое, что я не хочу слышать?

— Чушь, Кизия. Почему бы тебе просто не пойти к нему встудию и не убедиться самой? Так будет лучше. — Он поднялся и, сунув рукув карман, вытащил три доллара. — Все мои сокровища. Ты просто идешь домой.

Домой? К Марку? Да, пожалуй… она так чувствовала и сама.

Он проводил ее, и Кизия оказалась перед знакомым подъездомчерез дорогу от кафе. Она даже не посмотрела на окно, оглядывая вместо этоголица незнакомцев и чувствуя нервную дрожь. Сердце ее колотилось, как молот,пока она бежала по лестнице на пятый этаж. Запыхавшись и чувствуя, как кружитсяголова, она остановилась на площадке и протянула руку, чтобы постучать. Дверьраспахнулась мгновенно, и Кизия оказалась в объятиях ужасно длинного,неимоверно худого мужчины со спутанными волосами. Он поцеловал ее, поднял наруки и внес внутрь, улыбаясь и крина:

— Эй, ребята! Это же Кизия! Как поживаешь, малышка?

— Как я рада! — Он усадил ее, и она оглянуласьвокруг. Те же лица, тот же чердак, тот же Марк… Ничего не изменилось. Еевозвращение оказалось триумфальным. — Господи Иисусе, впечатление такое,будто меня не было целый год! — Она снова засмеялась, кто-то протянулбокал красного вина.

— И не говори… А теперь, леди и джентльмены… — Молодойчеловек низко поклонился и широким жестом указал своим приятелям надверь. — Моя дама вернулась. Иными словами, ребята, убирайтесь!

Они добродушно посмеялись и удалились, на ходу бормоча«пока». Не успела дверь закрыться, как Марк притянул ее к себе.

— Ох, малышка, я так рад, что ты наконец вернулась.

— Я тоже. — Она просунула руку под рваную,испачканную красками рубашку и улыбнулась, глядя в его глаза.

— Дай на тебя посмотреть. — Он медленно стащил снее через голову рубашку, и Кизия осталась стоять, выпрямившись во весь рост:волосы падают на одно плечо, теплый свет в ярко-голубых глазах — ожившая копиянаброска, висевшего на стене за ее спиной. Марк сделал его прошлой зимой,вскоре после того, как они познакомились. Кизия медленно потянулась к нему — и,когда он, улыбаясь, обнял ее, в дверь постучали.

— Убирайтесь!

— Нет, я не уйду. — Это был Джордж.

— Чертов ублюдок, какого дьявола тебе надо? —Кизия, с обнаженной грудью, метнулась в спальню, и Марк рывком открыл дверь.

Огромный улыбающийся Джордж показался в двери, держа в рукемаленькую бутылку шампанского.

— Это для твоей брачной ночи, Маркус.

— Джордж, ты чудо! — Махнув на прощание рукой, тоттанцующей походкой побежал вниз по лестнице, а Марк, хохоча, закрылдверь. — Эй, Кизия! Как насчет шампанского?

Она вернулась в комнату, обнаженная и улыбающаяся, волосырассыпались по спине, в глазах смех, рожденный воспоминанием о шампанском в «ЛяГренвиль» и платье от Диора. Совершенно абсурдное сравнение.

Она задержалась в дверях и. склонив голову, наблюдала, какон открывает шампанское. Внезапно Кизия почувствовала, что любит его. Это тожесовершенный абсурд. Оба знали, что ничего подобного быть не может. Обапонимали… но так приятно ни о чем не думать, хотя бы мгновение. Не бытьрациональной, не быть благоразумной. Так прекрасно любить его, любить кого-нибудь— кого угодно… так почему не Марка?

— Я скучал по тебе, Кизия.

— Я тоже, дорогой, я тоже. А еще я боялась, что тызавел себе другую даму. — С улыбкой она глотнула приторный, пенящийсянапиток. — Так перенервничала, что даже не сразу поднялась к тебе. Остановиласьи выпила вина с Джорджем в «Партридже».

— Какие глупости! Надо было сразу идти сюда.

— Я боялась. — Она подошла к нему и провелапальцем по его груди.

— Знаешь, Кизия, случилось кое-что невероятное.

— Что? — Ее глаза затуманились.

— У меня сифилис.

— Что? — Она в ужасе уставилась на него, и онухмыльнулся.

— Шутка. Просто было интересно посмотреть, как тыотреагируешь. Нет у меня никакого сифилиса. — Он выглядел очень довольным.

— Боже ты мой, — усмехнувшись, она покачалаголовой и снова обняла его, — ну и чувство юмора у тебя.

Марк ничуть не изменился. Он отвел ее в спальню и вдругхрипловатым, прерывающимся голосом сказал:

— На днях я видел в газете фотографию одной девушки.Очень на тебя похожа, только старше и такая шикарная.

В его словах звучал вопрос. Вопрос, на который она несобиралась отвечать.

— У нее какая-то французская фамилия. Не Миллер. А имябыло смазано, и я не смог разобрать. У тебя нет такой родственницы? Весьмафешенебельная особа.

— Нет у меня такой родственницы. А что? — Итак, ейпришлось лгать. Вместо скрытности — вранье. Ах ты, черт…