— Рада, что ты все понимаешь, милый. Наверное, япоставлю телефон на автоответчик и лягу спать часов в семь-восемь. Зато завтрая буду просто блеск.

— Договорились. Значит, до завтра?

— Разумеется, дорогой, разумеется. Да, у меня на столеприглашение — что-то вроде праздника в «Сан-Режи». Почему бы не пойти туда?Наверное, Марши сняли заведеньице, чтобы отпраздновать девяносто восьмуюгодовщину свадьбы или что-нибудь в этом роде.

— Противная злючка. У них двадцать пятая годовщина. Язакажу столик в «Ля Котэ баск», а потом мы сможем заскочить к ним.

— Это было бы идеально, дорогой. До завтра.

— Заехать за тобой в семь?

— Лучше в восемь.

«А еще лучше никогда», — подумала Кизия.

— Прекрасно, дорогая. До встречи.

Надо быть добрее с Уитом. Зачем доставлять ему неприятности?Все считали их парой, и он был с ней мил и по-своему полезен. Ее постоянныйсопровождающий. Дорогой Уитни… бедный Уит. Такой предсказуемый и такойсовершенный, такой красивый и так безупречно одетый. Все это бесспорно иневыносимо. Ровно шесть футов и один дюйм роста, ярко-голубые глаза, короткие игустые белокурые волосы, тридцать пять лет, обувь от Гуччи, галстуки от Диора,одеколоны от Дживенчи, часы от Пьяже, квартира на 63-й Парковой, репутацияотличного юриста и всеобщая любовь. Несомненно, прекрасная партия для Кизии, иуже одного этого достаточно, чтобы его возненавидеть, хотя нельзя сказать,чтобы она действительно его ненавидела. Уит просто раздражал, и более всегораздражало то, что он был ей нужен. Нужен, несмотря на его пассию из СэттонПлейс, о которой, по его мнению, Кизия ничего не знала.

Отношения Кизии и Уита были фарсом, но фарсом, небросавшимся в глаза. И весьма полезным. Уит — идеальный и неизменный эскорт,причем абсолютно безопасный. Сейчас даже противно вспоминать, что год или дваназад она всерьез собиралась за него замуж. Тогда казалось: а почему бы и нет?Ведь все останется по-прежнему, а о колонке Кизия ему расскажет. Они будутходить на те же вечера, встречаться с теми же людьми и вести каждый свою жизнь.Вместо того чтобы посылать розы, он будет их приносить сам. У них будутотдельные спальни, а когда Кизия станет показывать кому-нибудь дом, то проспальню Уита скажет: это комната для гостей. Она будет ездить в нижний город,он — в Сэттон Плейс, и оба будут вполне благоразумны. Об этом ни один из них неупомянет: Кизия будет якобы «играть в бридж», а он — «ездить к клиенту», наутроже за завтраком они встретятся умиротворенные, расслабившиеся, довольные илюбимые. Что за дикая идея?! Сейчас об этом и думать смешно. Кизия все ещенадеялась на большее. Теперь Уит был для нее просто старый друг. Он нравится ейпо-своему. И она привыкла к нему, что хуже всего.

Улыбаясь, Кизия медленно побрела в спальню. Как хорошо дома…Так приятно вновь ощутить уют своей квартиры, лечь в большую белую постель спокрывалом из черно-бурой лисы — это. правда, чересчур экстравагантно, но ейужасно нравилось. Изящная легкая мебель, служившая еще матери. Над кроватьюкартина, которую год назад Кизия купила в Лиссабоне: похожее на дыню солнце надполями и работающий крестьянин. В ее спальне тепло и приветливо, как ни в одномдругом месте. Ни на вилле Хилари в Марбелья, ни в прелестном доме в Кенсингтоне,где у Кизии была своя комната, — лондонский дом Хилари насчитывал столькокомнат, что она могла наделять ими отсутствующих друзей и их семьи, словнокружевными носовыми платками. Но нигде Кизия не чувствовала себя так, как дома.В спальне камин, а несколько лет назад она раздобыла в Лондоне бронзовуюкровать; рядом с камином — обитое коричневым бархатом кресло, а на полу белыймеховой коврик, на котором так приятно танцевать босиком. По углам комнаты ивдоль окон вились растения, а свечи на камине по вечерам озаряли спальню мягкимсветом. Как хорошо дома!

Кизия засмеялась от удовольствия, поставила настереопроигрыватель Малера и отправилась в ванную. А вечером… к Марку. Сначала— литературный агент, затем — ланч с Эдвардом. А потом наконец Марк. Самоеприятное остается на потом… если ничего не изменится.

— Кизия, — обратилась она к своему обнаженномуотражению в ванной, наслаждаясь разливающейся по всему дому музыкой. — Тывесьма подлая особа. — Она погрозила пальцем отражению и, откинув голову,рассмеялась. Длинные черные волосы струились по спине до талии. Застыв намгновение, она наклонилась и заглянула в глаза отражению. — Да, я знаю.Предательница. Но что поделаешь? Надо же девушке чем-то жить. — Онаопустилась в ванну, размышляя о своей жизни. Контрасты, противоположности,секреты… но не ложь. Она молчала. Но лгать — не лгала. Или почти не лгала.Трудно жить, когда лжешь. Проще иметь тайны.

Нежась в теплой воде, Кизия вспоминала Марка. ВеликолепныйМаркус. Буйная шевелюра, потрясающая улыбка, запах чердака, на котором он жил,игра в шахматы, смех, музыка, его тело, его страсть… Марк Були… Закрыв глаза,Кизия представила, как проводит пальцем вдоль его спины и касается губ. Вглубине живота словно шевельнулось что-то, и она медленно повернулась в ванне —по воде пробежала мягкая волна.

Через двадцать минут Кизия вышла из ванной, уложила волосы вгладкий узел и надела простое белое платье от Диора, а белье — то, что купилаво Флоренции: кружевное, цвета шампанского.

— Думаешь, я чокнутая? — спросила она у зеркала,аккуратно надевая шляпу и чуть сдвигая ее на один глаз. Нет, как чокнутая онаявно не выглядела. А выглядела как «та самая» Кизия Сен-Мартин, собиравшаяся наланч в «Ля Гренвиль» в Нью-Йорке или к «Фуке» в Париже.

— Такси! — Вытянув руку, Кизия улыбнуласьпривратнику, пробегая мимо него к остановившейся в нескольких футах от подъездамашине. Итак, начался ее нью-йоркский сезон. Что он принесет? Книгу? Мужчину?Марка Були? Дюжину пикантных статей для популярных журналов? Множествосладостных мгновений? Уединение, тайна и великолепие… Все это ее ждет. Новыйсезон лежал перед ней как на ладони.

Эдвард нетерпеливо расхаживал по офису, время от временивыглядывая в окно. Уже в одиннадцатый раз на протяжении последнего часа онвзглянул на часы. Всего через несколько минут она войдет, посмотрит на него,засмеется, протянет руку и прикоснется к его лицу… «Ах, Эдвард, какое счастьевидеть тебя!» Кизия Сен-Мартин обнимет его, улыбнется и сядет рядом, а МартинХэллам в это время будет фиксировать происходящее: кто с кем сидит… ну и такдалее. А К.-С. Миллер будет размышлять о той книге, что собирается писать.

Кизия едва протолкнулась сквозь толпу, сновавшую междугардеробной и баром в «Ля Гренвиль». Народу к ланчу собралось полным-полно, барбыл битком набит, и все столики заняты, официанты носились с невероятнойбыстротой — декорации ничуть не изменились. Красные кожаные сиденья, розовыескатерти, яркая живопись маслом на стенах и цветы на каждом столе. В зале полноалых анемонов и улыбающихся лиц; почти у всех серебряные ведерки — охлаждаетсясухое вино. То здесь, то там хлопают пробки шампанского.