— А ну, тащи свою блестящую задницу на борт, — раздраженно сказал дурос. — У меня график.

Дарман аккуратно сунул бронированный кулак под подбородок инородца. Не было нужды ни выдвигать виброклинок, ни что-либо говорить. Свою мысль он донес.

— Ладно, сэр, когда будете готовы, — сказал дурос и снова принялся гонять клонов. Он понимал: спецназовца лучше не злить, особенно когда тот все еще на адреналине после боя.

Но никого из отделения по-прежнему не было видно. Дарман знал, что ждать дальше бессмысленно. На связь они не выходили. Быть может, отказали комлинки. Или же их забрал другой транспорт.

Впервые за свою искусственно укороченную жизнь Дарман не мог протянуть руку и прикоснуться к людям, вместе с которыми вырос.

Он прождал еще половину стандартного часа. Транспорты садились все реже, и очередь становилась короче и короче. Наконец на пустынной равнине не осталось никого, кроме него самого, дуроса и полудюжины клонов. Последний корабль готовился к взлету.

— Лучше проходите, сэр, — сказал старший. — Все уже улетели. По крайней мере, кто жив.

Дарман в последний раз обвел взглядом горизонт, чувствуя, будто он поворачивается спиной к людям, которые все еще ждут его.

— Иду, — отозвался спецназовец и встал в хвост очереди. Когда транспорт взлетел, он долго смотрел на клубы пыли, быстро уменьшающиеся нагромождения скал и пятна кустарника, пока Джеонозис не превратился в тусклую красноватую точку.

Можно будет поискать на «Неумолимом». Надежда еще есть.

* * *

Наконец транспорт вплыл в гигантский ангар корабля. Дарман окинул взглядом просторное помещение и море людей в белой броне, двигавшихся слаженно и в строгом порядке. Когда двигатели смолкли и машина замерла на площадке, первым делом он обратил внимание на царящую вокруг тишину.

В ангаре, битком набитом солдатами, стоял запах пота и застарелого страха, а от резкой бластерной гари першило в горле. Но было так тихо, что если бы Дарман своими глазами не видел усталых и израненных солдат, то не поверил бы, что за последние тридцать часов произошло что-то важное.

Палуба вибрировала под подошвами сапог. Дарман все еще стоял и смотрел на клонов, разглядывая въевшуюся в доспехи джеонозианскую пыль, когда к нему приблизились двое идентичных солдат.

— Номер? — произнес голос, который тоже был неотличим от его собственного. Командир провел считывателем; на самом деле ему не нужно было спрашивать у Дармана ни номер, ни другую информацию, потому что датчики в броне «Катарн» безмолвными электрическими сигналами уже сообщили статус последнего. «Без существенных ранений». Группа сортировки на Джеонозисе пропустила его: главной заботой медиков были раненые — кроме самых тяжелых, которым было уже не помочь, и тех, которые могли перевязать себя сами. — Ты меня слышишь? Ответь мне, сынок.

— Я в порядке, сэр, — сказал Дарман. — РК-один-один-три-шесть, сэр. Я не контужен. Я в порядке. — Он замолчал. Никогда уже больше он не услышит свое прозвище. Все погибли — Джей, Вин, Тейлер, он знал это. Просто знал. — Сэр, никаких вестей о РК-один-один-три-пять…

— Нет, — ответил командир. Очевидно, похожие вопросы он слышал каждый раз, когда подходил к бойцам справиться об их состоянии. Клон взмахнул приборчиком, который держал в руке. — Если их нет среди раненых или в этой группе, значит не выжили.

Спрашивать было глупо. Зря он это сделал. Солдаты-клоны — а республиканские коммандос в особенности — были буквально созданы для своей работы. В ней заключалась сама причина их существования. И в этом отношении им повезло, объяснил как-то сержант-инструктор; там, в обычном мире, каждое разумное существо независимо от расы терзалось вопросом о смысле жизни, о цели своего бытия. Клонам это не требовалось. Они просто знали. Их создали специально для этой роли, и сомнения никогда их не тревожили.

Дарману тоже были неведомы сомнения — до сего момента. Несмотря на все тренировки, к такому он оказался не готов. Он нашел местечко возле переборки и сел.

Рядом, втиснувшись в пустое пространство, умостился какой-то боец. Их наплечные щитки звякнули от соприкосновения. Оба посмотрели друг на друга. Дарман редко общался с другими клонами: спецназ тренировался отдельно от всех, включая ЭРКов. Броня солдата была более светлой и легкой, не столь прочной, как у него: спецназ носил экипировку более высокого класса защиты. Кроме того, на доспехах Дармана не было никаких знаков различия.

Но каждый сразу понял, кем является другой.

— Клевая «дисишка», — с завистью протянул боец. Он смотрел на DC-17: солдатам выдавали более тяжелую, менее функциональную модель DC- 15. — Ионный импульсник, бронебойный гранатомет и еще снайперка в придачу?

— Угу. — Каждый предмет экипировки Дармана обладал более высокими техническими характеристиками. Просто жизнь обычного солдата ценилась меньше, чем жизнь спецназовца. Так было заведено, и Дарман никогда не задавался вопросом почему — или задавался, но недолго. — Все в одном.

— Здорово. — Солдат одобрительно кивнул. — Задание выполнено, э?

— Угу, — тихо ответил Дарман. — Выполнено.

Боец замолчал. Может, не очень-то хотел болтать со спецурой. Дарман знал, что думают солдаты о нем и ему подобных. «Тренируются не как мы, воюют не как мы. Даже разговаривают по-другому». Сборище примадонн.

Дарман не считал себя заносчивым. Чего скрывать, он умел все, что требовалось от солдата, и не только: штурмовые действия, подавление внутренних беспорядков, освобождение заложников, взрывные работы, точечные убийства, слежка, не говоря уже о всевозможных пехотных операциях на любой территории, в любых условиях и в любое время. Всему этому он учился на тренировках — сперва на тренажерах, потом с настоящими боеприпасами. Учился вместе с отделением — тремя братьями, с которыми провел всю сознательную жизнь. Они соревновались с другими отделениями, с тысячами точно таких же клонов… только не совсем таких, потому что эти четверо были братьями и отличались от других.

Но как жить без отделения, его не учили. Теперь придется узнать на горьком опыте.

Дарман нисколько не сомневался, что является одним из лучших спецназовцев в истории. Его не отвлекали повседневные заботы вроде семьи и хлеба насущного — как говорили инструкторы, ему посчастливилось не знать всего этого.

Но теперь он был одинок. Очень, очень одинок. Что весьма выбивало из колеи.

Дарман долго размышлял в молчании. Выжить, когда все товарищи погибли, — гордиться тут было нечем. Чувство, которое он испытывал, напоминало то, что сержант-инструктор описывал как… стыд. По-видимому, так погано бывало после поражения.

Но ведь они победили. Это была их первая битва, и они победили.

«Неумолимый» выдвинул трап, и в ангар хлынул яркий свет орд-мантелльского дня. Дарман машинально надел на голову шлем и встал в ровную линию солдат, ожидая высадки и дальнейшего перераспределения. Теперь его заморозят и будут держать в криосне, пока долг не позовет опять.