для такой погоды — в самый раз. Но надолго она не спасет — к ночи в ледышку окоченею. И даже костер не развести.

Тут мой взгляд как раз упал на стылую воронью тушку, лежащую в сугробе кверху лапками. С ветки свалилась, наверное. Я еще раз невнятно сматерился и впервые по-настоящему пожалел, что оказался в армии. Ожидал от нее чего угодно, чем принято пугать призывников: дедовщины, пенделей с люлями, покраски травы перед приездом генерала, окопных работ на даче у комбата, чистки сортиров какой-нибудь вилкой… Но только не того, что помру в сугробе посреди черного ельника. Одинокий, замученный ледяным воздухом, отчаянием и кучей вопросов, как так вышло и за что мне такое.

Себя стало очень жалко, однако пришлось отложить страдания до вечера и идти дальше. Должна же тут где-то быть, не знаю, деревня какая-нибудь или, на худой конец, дорога? Надеюсь, машину поймать получится, если что. Видок у меня в этом рванье еще тот…

А потом мысли о неминуемой смерти от переохлаждения сразу отошли на второй план. Потому что я наконец-то наткнулся на первые следы, явно оставленные здесь не мной. Стоило лишь пройтись вдоль них сотню метров… И следы эти показали, что помру я, наверное, все-таки не от холода.

По снегу тянулись две полосы странных вмятин — как если бы проехал трактор, комбайн или подобная сельхозтехника. Может, какой-нибудь вездеход — больно уж колеса нестандартные. На примерно одинаковом расстоянии друг от друга шли глубокие треугольные отметины — туда что-то вонзили, а затем выдернули, размашисто потянув в сторону. Кое-где в промежутке между колеями виднелись углубления, поразительно похожие на отпечатки детской или женской ладони. Но напугало меня, само собой, не это — следам проехавшей техники я бы только радовался.

По отметинам выходило, что эта таратайка вдруг резко свернула, метнулась влево и перемахнула через поваленный ствол. Оттуда колеи удалялись в прежнем направлении, а за упавшим деревом осталась лежать туша медведя-шатуна. И по ее виду я мгновенно понял: хозяина тайги здесь кто-то ел.

Сугробы там были сильно утоптаны и обильно политы кровью — так, что здорово подтаяли. Кровь уже смерзлась в багровую корку, и на ней выделялись сизые ошметки. Брюхо бурого гиганта — вспорото от грудины до паха, внутренности оттуда выкручены, ребра разворочены, гортань словно перерублена тупым колуном. Еще — я нервно и неуместно хихикнул, вспомнив детский стишок, — медведю оторвали все лапы. Рядом обнаружились обглоданные останки одной из них — задней, если судить по ступне. Причем части тела выдирали у еще живого шатуна — кровь из порванных артерий хлестала далеко в стороны, сейчас было хорошо видно, где застыли ее струйки. Медведь умер очень быстро и очень страшно.

Я не смог даже представить, что за зверюга устроила такую жуть. Волки, например, едят куда опрятнее, и уж точно они бы не стали отрывать добыче лапы. Да и вообще, какой хищник в здравом уме нападет на взрослого медведя?.. Разве что совсем уж от лютой голодухи. Но ясно одно: кто бы это ни сделал — мне с ним не справиться, будь у меня с собой даже автомат вместо стремной заточки. Да уж…

И что это за колеи такие, а? Честное слово, выглядит так, будто бешеные собаки на тачанке подъехали. А с чего меня вдруг на бездарные шутки потянуло? Слишком сильный стресс, надо полагать. Разум отказывается верить, что рядом бродит зверь, способный живьем порвать медведя. Ну или стая зверей — абсолютно без разницы.

Вот стою я так, вроде бы бесстрастно думаю о причудах сознания, а самого внутри пробирает первобытный непостижимый ужас. Мне, конечно, приходилось всякие там внутренности наблюдать, но от вида этой растерзанной туши невольно подрагивало что-то в животе. И кровища эта кругом… Представил, как на меня налетает неведомая зверюга и разрывает на куски прежде, чем я успеваю что-нибудь понять, как приходит смерть во вспышке чудовищной боли, — и бегом рванул подальше. В ту сторону, откуда чуть раньше пришел. Там никаких следов от хищных тачанок, слава богу, не находил.

Проплутав по лесу еще с полтора часа, я наконец немного успокоился. Встречи с голодной жутью не случилось, а вот морозная ночь надвигалась неизбежно: по сугробам пролегли длиннющие синие тени, и небо окрасилось рыжим. Кстати, теперь очевидно, где запад. Вот только что мне это даст, если я понятия не имею, каким маршрутом меня вывезли?

А все-таки — кто сожрал шатуна? Может, какой-нибудь там амурский тигр? Неужто меня занесло на Дальний Восток?

Пальцы помаленьку начинали терять чувствительность — необычно и очень хорошо, что это произошло так поздно. Я спустился в небольшой овражек, влез в засохшие заросли высоченной крапивы, примостился на корточки и стянул рукавицу с левой кисти. После чего пару минут тупо разглядывал собственную конечность, позабыв о холоде.

Рука была очень странной. И списать ее странности на обморожение никак не получалось. Да, отмороженная кожа бледнеет, потом чернеет и трескается. Да, пальцы у меня приобрели отчетливый синюшный оттенок… Но я никогда не слышал, чтобы при этом суставы и участки фаланг покрывались серой рыхлой коростой, похожей на лишайник. И главное — чтобы ногти от мороза вырастали сантиметра эдак на три, заострялись, расслаивались, обламывались, твердели и зеленели.

Судорожно закатав рукав до локтя, я выяснил, что изменились не только пальцы — все предплечье оказалось синеватым, с наружной стороны подернутым светлыми чешуйками, напомнившими каменную корку. И по всей длине — ни единого волоска, как будто выбрили. Похоже, что меня мазали какими-то химикатами, и ожоги вот так запеклись. Здорово, что они совершенно не болят, но до чего же страшно видеть такое на своих руках… Ткани же вглубь сильно повреждены. Дальше — некроз, заражение… Ох, как классно было, когда я думал, что моя главная проблема — всего лишь холод и неизвестность. Зато теперь понятно, почему не мерзну: кожа сожжена настолько, что теперь ее можно резать ножом, и я даже не замечу. Рецепторов-то не осталось.

Стоп, а откуда тогда осязание? И почему удалось заметить, что пальцы стали чуть хуже ощущать? Да и сейчас, когда посидел без рукавицы, чувствую в их кончиках ледяное покалывание. Совсем легкое, словно поздней осенью прогуляться вышел. А не зимним вечером, когда трещат деревья и сухо скрипит под ногами снег.

Долго рассматривать свое искалеченное тело и переживать мне опять не дали. Лопатку пронзила резкая боль, в сугроб за спиной что-то упало, а рядом неожиданно заголосили:

— Вот он, вот он,