«жадным» и описывал его так:

«Казалось, зарубежные силы неисчерпаемы… Встречи художников на Монпарнасе, вечера в зале Лас-Каз, толстый литературный журнал, две независимые ежедневные газеты, много издательств. Центр зарубежной эмиграции. Шаляпин, Рахманинов, Глазунов, Коровин, Сомов, Бенуа… Куприн, Зайцев, Ремизов, Шмелев, Алданов и Мережковские… Множество всевозможных союзов, землячеств и объединений. Эмигранты Москвы, Петрограда, Киева, Харькова и Одессы. Живая история старой жизни, революции, Гражданской войны и всех эвакуаций. Рестораны, перекочевавшие из Константинополя, цыгане, которые певали у Яра и в Новой Деревне. Все бодры, полны надежд и возбуждения. Зима. Литературный сезон. <…> Елисейские Поля играли всеми огнями, легкое зарево стояло в небе. Ветер волновал пламя под Триумфальной аркой»[1]. Однако далеко не все прекрасно себя чувствовали в этом Париже. Чуткий Александр Вертинский – поэт и актер, исполнитель собственных «песенок» – переживал ту же эпоху как мучительный надрыв и чувствовал в общем веселье фальшь: за ним часто скрывалось отчаянье.

В вечерних ресторанах,

В парижских балаганах,

В дешевом электрическом раю,

Всю ночь ломаю руки

От ярости и муки

И людям что-то жалобно пою.

<…>

Звенят, гудят джаз-банды,

Танцуют обезьяны

И бешено встречают Рождество.

А я, кривой и пьяный,

Заснул у фортепьяно

Под этот дикий гул и торжество.

«Желтый ангел»

Подробнее Вертинский рассказал об этом времени в своих воспоминаниях «Дорогой длинною».

Особенно остро боль неприкаянного, обреченного существования без родной почвы ощущала эмигрантская молодежь. Подросткам, вывезенным из России, еще только предстояло найти свой путь в литературе. Самый известный автор этого поколения – Владимир Набоков, но он состоялся как прозаик, и мы не включили в сборник его ранние стихи. Наиболее талантливым поэтом эмигрантская критика называла рано умершего Бориса Поплавского. Полагают, что именно он дал название течению эмигрантской поэзии, к которому сам не принадлежал, но о котором отзывался высоко, – «парижская нота». Поплавский описал ее тремя словами: «торжественная, светлая и безнадежная».

Основатель этого направления – Георгий Адамович, поэт-акмеист, друг Николая Гумилева и Георгия Иванова, участник «Цеха поэтов», еще до революции издавший два сборника стихов. Он много писал о том, какими должны быть стихи. По его словам, творчество – это «правда слова, соединенная с правдой чувства». Главные темы в поэзии «парижской ноты» – одиночество, любовь и смерть, а за простыми точным словами всегда должен сквозить «трансцендентальный ветерок», и чтобы все слегка двоилось… Как говорил Георгий Адамович, «грусть мира поручена стихам».

Этому направлению принадлежало несколько поэтов из молодого поколения эмигрантов: Юрий Мандельштам, Ирина Кнорринг, талантливейший Анатолий Штейгер – все они рано ушли из жизни.

В сборнике представлено также несколько других поэтов первой волны эмиграции, шедших своим путем и не принадлежавших ни одному из направлений: Вера Булич, Юрий Одарченко, Лидия Алексеева. О каждом из них, как, впрочем, и вообще о каждом из поэтов, чьи стихи вошли в эту книгу, можно было бы написать отдельную новеллу, а о некоторых и целый роман, остросюжетный и захватывающий. Права была Ахматова, заметившая во время судебного процесса над Бродским: «Какую биографию, однако, делают нашему рыжему!» Поэту, чтобы состояться, необходима «био-

графия» – глубокий опыт жизни. Мы предлагаем читателям лишь краткие, пунктирные биографические сведения об авторах, с чьими стихами они познакомятся. Нам не удалось найти сведений о наследниках некоторых поэтов, приносим правообладателям глубочайшие извинения и просим их любезно откликнуться.

Судьбы поэтов были разными, но есть в них одна общая черта: все они больше всего хотели вновь оказаться на родине – хотя бы своими стихами. Это нужно не только поэтам, но и нам, читателям.

Вячеслав Иванов

(1866–1949)

Язык

Родная речь певцу земля родная:

В ней предков неразменный клад лежит,

И на́шептом дубровным ворожит

Внушенных небом песен мать земная.

Как было древле, – глубь заповедна́я

Зачатий ждет, и дух над ней кружит…

И сила недр, полна, в лозе бежит,

Словесных гроздий сладость наливная.

Прославленная, светится, звеня

С отгулом сфер, звучащих издалеча,

Стихия светом умного огня.

И вещий гимн, их свадебная встреча;

Как угль, в алмаз замкнувший солнце дня, —

Творенья духоносного предтеча.

1927

««У лукоморья дуб зеленый…»…»

«У лукоморья дуб зеленый…»

Он над пучиною соленой

 Певцом посажен при луке,

 Растет в молве укорененный,

Укорененный в языке.

И небылица былью станет,

Коли певец ее помянет,

Коль имя ей умел наречь.

Отступит море, – дуб не вянет,

Пока жива родная речь.

1944

Константин Бальмонт

(1867–1942)

Здесь и там

Здесь гулкий Париж и повторны погудки,

Хотя и на новый, но ведомый лад.

     А там на черте бочагов – незабудки,

     И в чаще – давнишний алкаемый клад.

Здесь вихри и рокоты слова и славы,

Но душами правит летучая мышь.

     Там в пряном цветенье болотные травы,

     Безбрежное поле, бездонная тишь.

Здесь в близком и в точном – расчисленный разум,

Чуть глянут провалы, он шепчет: «Засыпь».

     Там стебли дурмана с их ядом и сглазом,

     И стонет в болотах зловещая выпь.

Здесь вежливо холодны к Бесу и к Богу,

И путь по земным направляют звездам.

     Молю тебя, Вышний, построй мне дорогу,

     Чтоб быть мне хоть мертвым в желаемом там.

1929

Разлучность

Я с вами разлучен, деревья,

    Кругом ненужный мне Париж,

А там, где вы, вдали кочевья

Звенящих пчел, улыбка девья

И солнце – праздник каждодневья.

    Зеленовейность, воля, тишь.

А там, где вы, любая мушка

    Звенит Создателю хвалы,

Лесная вся в цветах опушка,

И, одиноких грез подружка,

Кукует гулкая кукушка

    В душистом царстве нежной мглы.

Я с вами разлучен, щеглята,

    Что звонко пели мне в окно,

Вся вольность от меня отъята,

И все мое неволей взято,

Мне