Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Но это было так давно.
1918
Иван Бунин
(1870–1953)
«И цветы, и шмели, и трава, и колосья…»
И цветы, и шмели, и трава, и колосья,
И лазурь, и полуденный зной…
Срок настанет – Господь сына блудного спросит:
«Был ли счастлив ты в жизни земной?»
И забуду я все – вспомню только вот эти
Полевые пути меж колосьев и трав —
И от сладостных слез не успею ответить,
К милосердным коленам припав.
1918
«У птицы есть гнездо, у зверя есть нора…»
У птицы есть гнездо, у зверя есть нора.
Как горько было сердцу молодому,
Когда я уходил с отцовского двора,
Сказать прости родному дому!
У зверя есть нора, у птицы есть гнездо.
Как бьется сердце, горестно и громко,
Когда вхожу, крестясь, в чужой, наемный дом
С своей уж ветхою котомкой!
1922
Лидия Бердяева
(1874–1945)
Сон
Мне снилась русская зима,
Сугробы снега в переулках.
Полозьев хруст морозно-гулкий,
Москва, укутанная в снег.
И я иду и вспоминаю
Былые зимы, былые дни,
А хлопья снега завевают
Мои шаги…
Вот Кремль! Вот башни вековые,
Часовни Иверской уж нет,
Но золотом развалины сияют.
Вся в золотом снегу,
Иду и вижу:
Косматая клячонка, сани,
Ванька в шапке меховой
Кнутом мне машет:
«Барыня? А, барыня!
Садись! Куда везти велишь?»
Куда? Пока – в Париж!
Сентябрь 1939
Встреча
Месяц рогатый
Над хатой горбатой
Обгорелой, осиротелой.
Воет у хаты
Пес бесприютный,
Осиротелый…
Слышит месяц рогатый:
«Вставайте, родные! Вставайте!
Сына, солдата встречайте!
В жарком бою убитого,
В поле зарытого».
Видит месяц рогатый:
Один за другим
Выходят из хаты
Встречать солдата.
Скрылся за гору месяц рогатый.
Воет, воет у хаты
Пес бесприютный,
Лохматый…
Ноябрь 1943
Георгий Голохвастов
(1881–1963)
Свеча
Благой со строгими глазами
Темнеет Спас: благая Русь.
Я вновь в былом… Опять молюсь
Я пред родными образами.
Молитвы детские шепча…
О чем же крупными слезами
Так плачет белая свеча?
(Из сборника «Полусонеты», 1931)
Вьюга
Всю ночь мело. Бил ветер ставней
И жутко плакал у окна…
И, одинокая, без сна
Душа томилась болью давней,
Молясь все ярче, все страстней,
Чтоб эта вьюга замела в ней
И самый след минувших дней.
(Из сборника «Полусонеты», 1931)
«Всем жизнь моя была богата…»
Всем жизнь моя была богата:
Любовью, песней и вином, —
Так пусть же вечер за окном!
Полны живого аромата
Былые сны, и их красу
С собой, под грустный блеск заката,
Я в сон последний унесу.
1929
Владислав Ходасевич
(1886–1939)
«Я родился в Москве. Я дыма…»
Я родился в Москве. Я дыма
Над польской кровлей не видал,
И ладанки с землей родимой
Мне мой отец не завещал.
России – пасынок, а Польше —
Не знаю сам, кто Польше я.
Но: восемь томиков, не больше, —
И в них вся родина моя.
Вам – под ярмо ль подставить выю
Иль жить в изгнании, в тоске.
А я с собой свою Россию
В дорожном уношу мешке.
Вам нужен прах отчизны грубый,
А я где б ни был – шепчут мне
Арапские святые губы
О небывалой стороне.
23 апреля 1923
Берлинское
Что ж? От озноба и простуды —
Горячий грог или коньяк.
Здесь музыка, и звон посуды,
И лиловатый полумрак.
А там, за толстым и огромным
Отполированным стеклом,
Как бы в аквариуме темном,
В аквариуме голубом —
Многоочитые трамваи
Плывут между подводных лип,
Как электрические стаи
Светящихся ленивых рыб.
И там, скользя в ночную гнилость,
На толще чуждого стекла
В вагонных окнах отразилась
Поверхность моего стола, —
И, проникая в жизнь чужую,
Вдруг с отвращеньем узнаю
Отрубленную, неживую,
Ночную голову мою.
14–24 сентября 1922
Перед зеркалом
Я, я, я. Что за дикое слово?
Неужели вон тот – это я?
Разве мама любила такого,
Желто-серого, полуседого
И всезнающего, как змея?
Разве мальчик, в Останкине летом
Танцевавший на дачных балах, —
Это я, тот, кто каждым ответом
Желторотым внушает поэтам
Отвращение, злобу и страх?
Разве тот, что в полночные споры
Всю мальчишечью вкладывал прыть, —
Это я, тот же самый, который
На трагические разговоры
Научился молчать и шутить?
Впрочем – так и всегда на средине
Рокового земного пути:
От ничтожной причины – к причине,
А глядишь – заплутался в пустыне,
И своих же следов не найти.
Да, меня не пантера прыжками
На парижский чердак загнала.
И Вергилия нет