Вот так и вышло, что Суттунг забрал мёд, который карлики сварили из крови Квасира. Он еще много всякого забрал, но, в конце концов, покинул крепость и оставил в покое карликов, которые, приняв во внимание все вышеизложенное, были счастливы, что еще легко отделались.

Впрочем, всем, кто проходил мимо их крепости, Фьялар и Галар охотно рассказывали, как скверно обошелся с ними Суттунг. И на рынке, когда в следующий раз отправились торговать, тоже рассказывали.

Как это часто бывает, рядом невзначай случились вороны.

В Асгарде на высоком престоле восседал Один, а вороны Хугин и Мунин нашептывали ему на ухо все, что повидали и услыхали, пока странствовали по миру. Когда до него дошла весть о мёде Суттунга, Один полыхнул единственным глазом.

Те, кто слышал эту историю, называли мёд «кораблем карликов», ибо это он спас Фьялара и Галара с приливных скал и доставил их в целости и сохранности домой; а еще – мёдом Суттунга, как и было сказано; а еще соком – Одрерира, или Бодна, или Сона.

Один выслушал воронов, приказал подать ему шляпу и плащ, потом послал за богами и велел им изготовить три огромных деревянных чана – самых больших, какие они только сумеют построить, – и держать их наготове у врат Асгарда. Он сказал богам, что отправляется странствовать по миру и на это уйдет какое-то время.

– Две вещи возьму я с собой, – молвил Один. – Точильный камень для клинка, самый лучший из всех, что у нас здесь есть. И еще мне понадобится сверло по имени Рати.

«Рати», собственно, и означает сверло, и Рати было самым лучшим сверлом в Асгарде. Глубоко сверлило оно и могло продырявить даже самый твердый камень.

Точило Один подбросил высоко в воздух и снова поймал, а потом сунул в мешок вместе со сверлом. И на том он ушел.

– Интересно, что он задумал, – сказал Тор.

– Квасир бы знал, – заметила Фригг. – Он вообще все знал.

– Квасир мертв, – сказал Локи, – и что до меня, то мне все равно, куда ходит Всеотец и зачем.

– А я пошел делать деревянные чаны, какие он заказал, – сообщил всем Тор.

А тем временем Суттунг отдал драгоценный мёд своей дочери, Гуннлёд, чтобы она стерегла его в недрах большой горы по имени Хнитбьёрг, в самом сердце страны великанов. Туда Один не пошел, а направился вместо этого прямиком на ферму, что принадлежала брату Суттунга, Бауги.

Была весна, и высоко стояла трава на лугах, готовая к покосу. У Бауги было девять рабов, таких же великанов, как он, и все они косили траву огромными косами – каждая размером с небольшое дерево.

Некоторое время Один смотрел на них. Когда время подошло к полудню и солнце повисло высоко на небе, великаны сделали перерыв в работе, чтобы как следует подкрепиться. Тогда Один прогулочным шагом направился к ним.

– Я давно уже наблюдаю за вашей работой, – сказал он. – И только одного не понимаю: почему хозяин дает вам косить такими тупыми косами.

– И вовсе наши косы не тупые, – возразил один из работников.

– Ты зачем такое говоришь? – обиделся другой. – Наши косы – самые острые на свете.

– Разрешите, я вам покажу, на что способно действительно острое лезвие, – предложил Один.

Он вытащил из мешка точило и провел им по лезвию одной косы, потом другой – пока каждое не засверкало на солнце. Великаны неуклюже обступили его и глядели, как он работает.

– Вот, – сказал, наконец, Один. – Теперь испытайте их.

Великаны махнули косами по луговой траве и ахнули, и вскрикнули от восхищения. Лезвия были так остры, что косьба шла совсем без усилий. Косы резали самые толстые стебли без малейшего сопротивления.

– Поразительно! – сказали великаны. – А можно мы купим у тебя это точило?

– Купите? Разумеется, нет, – возмутился Всеотец. – Но мы можем сделать кое-что почестнее… и повеселее. Все вы, идите сюда. Станьте вместе, и каждый пусть крепко держит свою косу. Ближе, ближе.

– Да не можем мы ближе, – возразил один из рабов. – Косы уж больно острые.

– А ты, я смотрю, мудр, – заметил Один и поднял точило повыше. – Вот что я вам скажу: тот, кто поймает сей камень, тот и будет им владеть!

И он подбросил точило в воздух.

Девять великанов, как один, прыгнули за точилом – каждый протянул вперед свободную руку, совсем позабыв про другую (в которой была коса, наточенная самим Всеотцом, до просто-таки невероятной остроты).

В общем, они прыгнули – а лезвия ярко сверкнули на солнце.

А потом на солнце сверкнуло что-то красное и ударило фонтаном, и тела великанов, корчась, повалились на свежескошенную траву – одно за другим. Один перешагнул через них, подобрал точило богов и положил обратно к себе в мешок.

Девять рабов лежали на лугу, и у каждого горло было перерезано косою товарища – вот как оно бывает на свете.

А Один направился в чертог Бауги, брата Суттунга, и попросился переночевать.

– Звать меня Бёльверк, – представился он.

– Бёльверк… – повторил Бауги. – Скверное имя. Оно означает «тот, кто творит ужасное».

– Только моим врагам, – пояснила личность, назвавшаяся Бёльверком. – Друзья высоко ценят то, что я делаю. Я способен работать за девятерых и делаю это неустанно и не жалуясь.

– Ночлег – твой, – вздохнул Бауги, – но в недобрый день ты явился сюда. Еще вчера я был богат, и девять рабов работали на моих полях – сажали и пожинали, трудились и строили. А сегодня поля и скотина все еще при мне, а вот все слуги лежат мертвые. Поубивали друг друга, а почему – ума не приложу.

– Воистину, недобрый день, – отозвался Бёльверк (это был Один). – А почему бы тебе не взять новых работников?

– Только не в этом году. Уже весна. Все хорошие работники уже у моего брата, Суттунга, а до наших краев и так-то немногие доходят. Ты – первый путник, что попросил у меня гостеприимства за долгие годы.

– И повезло тебе, что так вышло. Ибо я могу работать за девятерых.

– Ты не великан, – вздохнул сокрушенно Бауги. – Ты – так, козявка какая-то. Куда тебе справиться с работой и одного-то из моих слуг, не говоря уже о девятерых?

– Если я не справлюсь с работой девяти твоих слуг, – пожал плечами Бёльверк, – ты мне попросту не заплатишь – делов-то. А вот если справлюсь…

– Да?

– Даже в наших далеких краях мы слыхали о необычайном мёде, что есть у брата твоего, Суттунга. Говорят, он дает всякому, кто его пьет, поэтический дар.

– Это правда. В годы нашей молодости Суттунг никогда не был поэтом. Поэтом в семье был я. Но вернувшись с мёдом, он у нас живо заделался стихоплетом и провидцем.

– Я буду работать на тебя, сажать и строить, и собирать урожай, и вообще делать всю работу твоих девяти слуг, а взамен я хочу отведать мёду твоего брата, Суттунга.