тем самым на поддержку электората. В этот период СПУ делает ставку на идеологию приватизации и рыночных отношений. Именно вследствие ставки на рыночные капиталистические политические реформы (вместо действительно социалистических) Мороз даже получил «титул» «украинского Квасневского».[182] В результате рыночной политической направленности проект украинских социалистов оказался не действенным в создании эффективных связей между левыми и национальными политическим компонентами и, в конечном счете, оказался ни «достаточно левым» (согласно критике КПУ и ПСПУ), ни «достаточно патриотическим» (с позиции их националистических противников). Таким образом, дерридианский эффект «неразрешимости» эффективного политического дискурса в случае СПУ оказался нарушен, что привело к обвинению его лидера в предательстве социалистической идеологии.

Аналогичную политическую ошибку, приведшую в итоге к социальным взрывам майданных революций и падению гегемонного дискурса микстуры национализма и коммунизма, совершает и Кучма, провозгласивший в качестве задачи новой националистической политической стратегии – развитие крупного капитала в Украине. По словам Кучмы:

после банкротства социализма мы … стали на путь создания капиталистического общества, капиталистической экономики, доказавшей свои исторические преимущества. А капитализма без капиталистов, без национальной буржуазии, в том числе крупной, не бывает. Но все 15 лет нашей независимости нас толкали на путь создания капитализма мелких лавочников, малого предпринимательства, капитализма без крупной национальной буржуазии. … Такая модель убийственна для Украины.[183]

Ирония заключается в том, что основным представителем этой вожделенной «крупной национальной буржуазии» стал зять президента Украины Кучмы Виктор Пинчук.

В ходе нарастающего кризиса гегемонного дискурса «национальных коммунистов» и их неспособности продолжать совмещать несколько его конститутивных идеологических позиций образовалось пространство для новых политических альтернатив. В результате в начале 2000-ых Кучма утратил роль лидера наиболее популистских и, вследствие этого, гегемонных дискурсов национализма и коммунизма в Украине, а в качестве нового оппозиционного национального лидера неожиданно выдвинулся другой, более молодой бывший коммунистический аппаратчик, глава Нацбанка Украины (1993-1999) и премьер-министр (1999-2001), про которого сам Кучма наивно написал:

Я подумал, что молодой красивый банкир с репутацией либерала, твердого рыночника идеально подходит на роль «зазывалы» в лучшем смысле слова. Мне эта роль не удалась бы – я ведь «красный директор». Думалось: буду посылать его в Америку, Европу, Японию, Южную Корею – пусть ездит, пусть показывает себя, завоевывает симпатии, внушает доверие, привозит инвестиции. Пусть и в Киеве, на своем рабочем месте, только то и делает, что принимает послов, видных деятелей и бизнесменов со всех стран.[184]

В итоге, несмотря на отчаянные попытки сохранить гегемонию и политическую эффективность, артикулируемый как гетерогенный и «не-фиксируемый» дискурс микстуры национализма и коммунизма в Украине в период президентства Кучмы утрачивает видимость «неопределенности» и «спорности» устанавливаемых в нем политических границ и вступает в стадию кризиса, тем самым обеспечивая логическую возможность для возникновения нового типа постсоветского национализма как новой микстуры дискурса национализма с дискурсом либерализма, (кульминацией которого стала первая майданная революция – так называемая «Оранжевая»), который был маркирован уже более определенно в терминах новой откровенной рыночной «свободы» и который противопоставил себя дискурсу «национальных коммунистов», начавшему ассоциироваться с «номенклатурным национализмом» и «национальной олигархией».

Глава 4

Микстура дискурсов национализма и либерализма, или еще раз к вопросу о киборг-национализме

Кризис микстуры дискурсов национализма и коммунизма и новое политическое воображаемое микстуры дискурсов национализма и либерализма в Украине

Политическая ситуация в Украине в конце 1990-х годов определяется кризисом доминирующего политического дискурса микстуры национализма и коммунизма и, не смотря на начало выхода из тяжелого экономического кризиса,[185] может быть охарактеризована как органический кризис соответствующего ему националистического политического воображаемого, ориентированного на пустые означающие «розбудова держави» и «відродження нації». В ситуации кризиса этого гегемонного дискурса, когда происходит, по определению Алетты Норваль, «коллапс гегемонии одновременно в политической и в экономической сферах»,[186] и которая характеризуется как ситуация, «в которой доминирующий дискурс неспособен определить линии включения и исключения, в соответствии с которыми конституируется идентичность социального»,[187] возникает запрос на производство нового политического воображаемого и нового гегемонного дискурса.

В ответ на этот запрос украинские органические интеллектуалы во второй половине 90-ых годов[188] произвели новое политическое воображаемое, устанавливающее новые линии включения в рамках украинского постсоветского политического проекта демократии как национализма, в котором дискурс «национальных коммунистов» заменяется новой дискурсивной микстурой национализма и либерализма, в которой основными нодальными, узловыми точками становятся понятия «свобода» и «Украина как европейская нация», сыгравшие ведущую роль в политической мобилизации масс и формировании политической субъективности двух майданных революций в Украине начала 21 века. Как писал известный украинский философ Мирослав Попович, вдохновленный событиями первой майданной революции – «Оранжевой», «свобода – это слово, которое больше всего вдохновляло людей на Майдане. Национальная риторика была удивительно органической, подлинной и мелодической [курсив наш. – И.Ж., С.Ж.] именно потому, что она была наполнена идеей «свободы»».[189]

Понятие «свобода» в микстуре дискурсов национализма и либерализма понимается как разрыв с тоталитарной имперской Россией – по определению несвободной, где рабство, по убеждению украинских органических интеллектуалов, – национальная традиция[190] и переориентация на Европу (реализация «европейского проекта Украины», по определению Тараса Возняка, редактора журнала 7), девиз которой, как формулирует украинский литературовед О. Пахлёвская, «In libertate сопіипсй» – «Объединенные свободой». «Будем надеяться, – пишет Пахлёвская, – что он [девиз украинской государственности. – И.Ж., С.Ж.] не будет похож на девиз Фолклендских островов – «Оставаться британской колонией». «Будем работать для того, – призывает Пахлёвская, – чтобы в девизе украинской государственности, – так же, как и в девизах Франции, Германии и даже маленького Сан-Марино, – присутствовало слово LIBERTAS, Свобода».[191]

Здесь логика украинских органических интеллектуалов 90-х совпадает с логикой украинских националистов 30-х – 40-х годов, проект националистической революции которых также был ориентированы на Европу, определяя в качестве основного врага СССР. Но в отличие от идеологов украинского довоенного национализма, видевших в качестве главного выразителя европейских ценностей нацистскую Германию и идеологию национал-социализма с элитистским политическим идеалом аристократической республики («каста лучших людей», в терминах Д. Донцова), Европа в дискурсе микстуры национализма и либерализма – это либеральный ЕС и инклюзивная либеральная демократия, строящаяся на принципах гражданского общества, гарантирующего равные политические права всех граждан, толерантность и открытость другому, за исключением, конечно, нетолерантных и неоткрытых представителей советизированных масс, с которыми идентифицируется российский тоталитаризм/авторитаризм и связанный с ним режим украинских «национальных коммунистов», или «коммуно-олигархическая» «банда» востока Украины, в дискурсе майданных революций.

В этом контексте вся предшествующая история Украины понимается как движение в Европу, которое одновременно является возвращением Украины к себе самой (т.к. «Украина будет украинским государством в