той мере, в которой она сформируется как государство европейское», по словам Пахлёвской).[192] Идея европейского выбора как выбора «возвращения домой» – «это или выбор назад в российский барак, или домой, в европейское будущее», как интуитивно применяя философское понятие грядущего Деррида, сформулировал эту логическую дилемму Ю. Луценко, организатор акции «Украина без Кучмы», министр МВД после первой майданной революции и генеральный прокурор Украины после второй майданной революции. Культуролог Александр Гриценко в статье «Мир, Европа и мы» в журнале / также описывает генеалогию Украины как «поворачивающуюся» по направлению к демократической и цивилизованной Европе:

Прежде всего, давнейшая оппозиция Европа – Россия, сформулированная этническим украинцем Данилевским еще тогда, когда большинство «малороссов» считали себя, наравне с великороссами-москалями, членами одного – русского, православного – сообщества, а галичане – те просто называли себя «Русью». В этой оппозиции католическо-протестанская Европа была чужой, даже враждебной почвой. Интерпретация изменилась на противоположную в XX столетии, когда […] Россия постепенно перенимала на себя все те негативные коннотации, которые ранее доставались туркам-бусурманам и ляхам-псявирам.[193]

Этот процесс трансформации национальных координат подытожил, по мнению Гриценко, Мыкола Хвылевой: наше место – в Европе, но чтобы его занять, мы должны перестать быть самими собой и превратиться в нацию «докторов Фаустов». Современный вариант европеизма в духе Хвылевого: мы – великая европейская нация, а чтобы все другие европейцы приняли нас в таком статусе, нам следует всё радикально реформировать в соответствии с мудрыми советами МВФ, ЕБРР и Совета Европы, а кто с этим не согласен, тот мизерный азиат, или ещё хуже – совок.[194]

Мирослав Попович, объясняя успех нового украинского политического дискурса микстуры национализма и либерализма, ссылается на его «неслыханную массовую поддержку», которая составляет главное отличие от современного авторитарного российского гегемонного политического дискурса. Согласно этой аргументации мобилизация людей во имя «демократии», «свободы» и «европейского будущего», объясняется изначальным присутствием этих идеалов в украинской политической культуре. По мнению философа, новый дискурс продемонстрировал растущее осознание того факта, что большинство народной массы было отстранено от политического участия в постсоветском политическом устройстве украинского общества. И поэтому, согласно Поповичу, это тот случай, когда «[с]удьба либеральной национальной демократии в Украине оказалась совершенно отличной от российской, – пишет Попович по поводу первого украинского Майдана, – она победила благодаря тому, что основывалась на неслыханной массовой поддержке.»[195]И, споря с определением 3. Бжезинского «Оранжевой революции» как «брака национализма с либерализмом», формулирует: «я бы не говорил здесь о национализме, потому что это слово связывается с ксенофобией, которой не было на Майдане»[196]

Действительно, используя микстуру дискурсов национализма и либерализма, в Украине удалось провести беспрецедентную политическую мобилизацию масс. И произошло это несмотря на то, что воображаемое «европейский выбор» было артикулировано явными представителями «коммуно-олигархической» власти – в первой майданной революции – Виктором Ющенко, который в апреле 2001 года на вопрос журналиста издания Корреспондент.net, «Как вы относитесь к президенту Кучме?» ответил, что оценивает свои отношения с президентом страны Леонидом Кучмой как «отношения сына и отца» и заявил, что «превыше всего ставит политическое единство взглядов с президентом»)[197], а во второй – основателем номенклатурной Партии регионов и министром экономического развития и торговли в правительстве В. Януковича Петром Порошенко.

Причем, в случае Украины пустое означающее «европейского выбора» оказалось эффективным даже в ситуации, когда в Европе уже наступила, по словам Франко (Бифо) Берарди, «эпоха импотен-тности» и мобилизационный потенциал идеи единой Европы уже исчерпан, а дальнейшая политическая мобилизация уже не может быть связана с идеями демократии и европейских ценностей.[198]

Славой Жижек в статье «Чему Европа должна поучиться у Украины», осмысляя итоги второй украинской майданной революции, анализируя причины такой бинарной логики (смерть/свобода, демократия/Европа и др.) и поражающего европейцев еврооптимизма украинцев, ставит вопрос о ее причинах, с юмором отмечая парадоксальный характер веры украинцев в Европу как единую.

Ведь они же не слепые и должны понимать, по мнению Жижека, что Европа на самом деле гетерогенна. «Ее нельзя сводить к одному понятию, ведь это целый спектр от националистических и даже фашистских элементов до идеи Этьена Балибара про свободу в равенстве (calls egaliberte) – уникальный вклад Европы в глобальное политическое устройство, даже если сегодня она все больше и больше предается европейскими институтами; к тому же между этими двумя полюсами стоит наивная вера в либерально-демократический капитализм», – пишет Жижек.[199] И вопрос, какую же Европу имеют в виду украинцы и что может сделать Европа, чтобы не обмануть их ожидания? Поэтому, считает Жижек, «Вопрос не в том, достойна ли Украина Европы, достаточно ли она хороша, чтобы войти в ЕС, а в том, достойна ли сегодняшняя Европа искренних/глубочайших устремлений украинцев».[200]

Алан Бадью в статье «Настоящее терпит крах, если толпа манифестирует себя», посвященной украинским майданным революциям, объясняет этот парадокс украинской «наивной веры» в ЕС мышлением в терминах «статичного противоречия» – бинаризма как средства упростить сложную историческую ситуацию и определять в терминах «стремления к бесконечности» разрыв, брешь «конечности» как дискурса либеральной демократии. У этого «статичного противоречия», считает Бадью, нет ни прошлого, ни будущего, т.к. на самом деле это и не стремление к Западу: ведь этим стремлением невозможно заткнуть образовавшуюся брешь. Поэтому Бадью считает ложной оппозицию, отделяющую, с одной стороны, свободный Запад от всего остального мира в форме «противоречия между Европой – землей свободы, демократии, свободного предпринимательства и прочих радостей – и, с другой стороны, всем остальным миром, включая путинское варварство и сопутствующий ему деспотизм».[201] Бадью критикует также редукцию Запада к единственной миссии эмансипаторности. Ведь «у свободного Запада есть только одна миссия – пишет Бадью, – вторгаться туда, куда только можно, чтобы защитить тех, кто желает присоединиться к Западу».[202]

Будущий послемайданный президент Виктор Ющенко, бывший в 1993-1999 годах председателем Национального банка Украины, а в 1999-2001 годах, т.е. в период акции «Украина без Кучмы!» премьер-министром Украины, первоначально скептически относился к политикам массовой мобилизации когда, в терминах Бадью, «толпа манифестирует себя» и, очевидно, был искренен, когда подписал в феврале 2001 года «Обращение к украинскому народу», в котором участники протестной акции «Украина без Кучмы!» были названы «национал-социалистами». «Достаточно присмотреться ближе к их [активистов акции «Украина без Кучмы!». – И.Ж., С.Ж.] символике и лозунгам, к атрибутам, которыми обставляются театральные политические шоу, чтобы убедиться: перед нами – украинская разновидность национал-социализма», утверждал будущий «народный президент» Ющенко.[203] Неслучайно в 2001 году украинские «национальные коммунисты», иронически называя Ющенко «сыном Кучмы», заявили, что согласны снимать «гаранта» только