проявляется только лишь в сознании читателя, можно говорить об исторических колебаниях, при которых текст то теряет, то обретает вновь эзоповское наклонение. Такова история многих классических текстов в современных культурах.

«Похвала глупости» писалась автором как эзоповское произведение. Для современного американского читателя, живущего в обществе, построенном на принципах рационализма и позитивизма, эзоповское содержание произведения Эразма раскрывается только комментарием историка, хотя общегуманистическая ирония остается актуальной. Для советского читателя эзоповская функция «Похвалы глупости» вновь становится действенной, хотя референт иносказания и меняется.

По поводу этого внетекстового аспекта в судьбе классических произведения хочется привести одно тонкое замечание Гуковского. Речь идет о кажущемся противоречии: классицистический канон школы Сумарокова требовал отрешенности от единичных фактов конкретной действительности, в то же время читатели видели в них нередко намеки на вполне определенные явления (речь идет, в частности, о сатире 1760 года на откупщиков). Гуковский пишет:

…в течение более чем полутораста лет указанные стихотворения Сумарокова так же, как ряд других аналогичных, воспринимались как общие морально-бытовые рассуждения, и непосредственной направленности на конкретные факты общественной борьбы в них не видели. Они так и написаны – вполне отвлеченно, без прямых указаний на свою активную роль, в точном соответствии с принятым как общеобязательный каноном жанра и стиля, а их подлинное политическое значение образуется как бы вне текста, уже тогда, когда стихи попадают в «жизнь»…147

Иными словами, классика может с годами терять или приобретать «эзоповость». Последнее свойство нашло отражение в приеме эзоповского цитирования (см. III.5.5).

4. ЭЯ в свете теории информации

4.0. Согласно теории информации, всякий канал связи, в том числе и канал Автор – Читатель, обладает шумом148. Вот что пишет по поводу роли шума в художественной информации Лотман:

Шумом с точки зрения теории информации называют вторжение беспорядка, энтропии, дезорганизации в сферу структуры и информации. Шум гасит информацию. Все виды разрушения: заглушение голоса акустическими помехами, гибель книг под влиянием механической порчи, деформация структуры авторского текста в результате цензорского вмешательства – все это шум в канале связи. <…> Если величина шума равна величине информации, – сообщение будет нулевым149.

«Цензорское вмешательство», о котором здесь говорится, – это тот шум, та помеха информации, которая интересует нас в аспекте ЭЯ. Конечно, говоря о цензуре в советское время, мы имеем в виду не только Главлит, но и все прочие проявления идеологической цензуры, включая и «внутреннего цензора», художественно описанного Солженицыным:

Начиная новую большую вещь, он вспыхивал, клялся себе и друзьям, что теперь никому не уступит, что теперь-то напишет настоящую книгу. С увлечением садился он за первые страницы. Но очень скоро замечал, что пишет не один, – что перед ним всплыл и все ясней маячит в воздухе образ того, для кого он пишет, чьими глазами он невольно перечитывает каждый только что написанный абзац. И этот Тот был не Читатель, брат, друг и сверстник читатель, не критик вообще – а почему-то всегда прославленный и главный критик Ермилов150. (См. также Приложение 1.)

4.1. Уместно заметить, что представление о шуме в процессе эстетической коммуникации существенно отличается от такового в коммуникации прагматической. С точки зрения чистой прагматики все поэтические ухищрения художественного текста могут рассматриваться как шум. В этом плане, если субъект мужского пола А хочет сообщить объекту женского пола В о своих матримониальных планах, то идеальным сообщением будет «Я хочу жениться на вас»; организация же текста по принципу регулярности чередования ударных и безударных слогов с обязательным созвучием некоторых из них, равно как описание меняющего тона неба или одетого в штаны облака, окажется иррелевантным шумом. Но в системе поэтического языка Маяковского именно этот «шум» выступает как самая эффективная, даже самая экономичная форма передачи информации («Я хочу жениться на вас»), причем благодаря «шуму» эта информация еще обогащается специфическим эмоционально-эстетическим содержанием151.

4.1.1. При обсуждении ЭЯ мы имеем в виду эту специфику процесса художественной коммуникации. Когда идеологическая цензура влияет на творчество писателя и восприятие читателя, то имеем дело уже с неким вторичным наложением прагматических информационных помех; есть много градаций производимого цензурой шума – от простого физического глушения радиопередач до такого сложного социально-психологического явления, как описанный Солженицыным «внутренний цензор».

4.1.2. Не следует забывать также, что мы, читатели, всегда эмпирически предполагаем наличие определенного шума в процессе художественной коммуникации, вызванного либо недостаточным искусством автора, либо нашей недостаточной подготовленностью для восприятия данного текста. Можно сказать иначе: в первом случае автор плохо кодирует, во втором – мы плохо знаем код.

Этот вид шума, который житейски выражается в оценочных суждениях («Плохо написанная книга». – «Ты просто не понял»), и является базой эзоповской стратегии. Эзоповский текст успешно пропутешествует от автора к читателю, если цензор воспримет то, что на самом деле является эзоповским приемом, как проявление недостаточного мастерства автора (шум, находящийся вне компетенции цензуры), а читатель – именно как подлежащий декодированию эзоповский текст. Мастерство эзоповского автора и состоит в том, чтобы организовать такую успешную трансакцию.

4.2. С точки зрения идеально действующего фильтра Цензуры (Ц) схема коммуникации между Автором (А) и Читателем (Ч) должна выглядеть следующим образом:

Созданный Автором текст включает в себя сегмент, разрешаемый цензурой (ТЦ), сегмент цензурно недопустимый, табу (ТНЦ) и сегмент шума (Ш), авторской неудачи. Проходя через фильтр эффективной цензуры (Ц), текст теряет ТНЦ (цензурное вымарывание), но сохраняет ТЦ в Ш, так как последний находится вне компетенции цензуры, в компетенции эстетической критики (идеологическая цензура, в идеале, не заботится о том, хорошо или плохо написано произведение, а лишь о том, чтобы в нем не содержалась запрещенная для распространения информация)152.

4.2.1. Поскольку вышеприведенная схема цензурирования всем хорошо известна, для Автора остается только одна возможность сообщить Читателю ТНЦ, а именно, сделать Ш=ТНЦ, построить текст таким образом, чтобы нецензурное послание доходило до Читателя, но воспринималось Цензором как эстетическое несовершенство, как нерелевантный материал, наполнитель, шум. Этот квазишум и будет эзоповским высказыванием (ШЭ).

В зависимости от задач, поставленных Автором перед собой, текст произведения может состоять из различных комбинаций, максимально: Т=ТЦ+ТНЦ+Ш+ШЭ, где Т – текст в целом и где ТНЦ инкорпорировано «на авось», вдруг да проскочит цензуру, а нет, так обречено на вымарывание.

Если в задачу Автора входит донести до Читателя только то содержание, которое не может быть пропущено цензурой, то он будет стремиться построить произведение таким максимально эффективным способом, чтобы, в идеале, весь Тц воспринимался подготовленным Читателем как дымовая завеса, был бы, с точки зрения эзоповского Читателя, шумом ради цензуры (ШЦ), то есть вместо Т=ТЦ+ШЭ будет Т=ШЦ+ШЭ. Таким образом идеальная схема коммуникации, с точки зрения эзоповского автора:

Никаких потерь в канале связи, фильтр цензуры ничего