народа (хотя часто и непрямыми, мистифицированными путями). ЭЯ же является следствием отношений, имеющих место на поверхности культурной жизни – в сфере политики. В литературном тексте ЭЯ реализуется на уровне высказывания.

В предыдущих разделах этой главы мы рассмотрели принципиальные механизмы функционирования ЭЯ в тексте с точки зрения стилистики, семантики и теории информации. Теперь мы переходим к практической поэтике ЭЯ.

5.1. Вернемся к нашему примеру со стихотворением Беллы Ахмадулиной «Варфоломеевская ночь». Мы уже отметили, что оно определенной группой читателей может быть воспринято как эзоповское159. Подлинное содержание стихотворения в целом, конечно, богаче, шире, чем составляющее его часть эзоповское послание. Как раз для вскрытия всего содержания и пришлось бы применить всесторонний экзегезис: вскрытие глубинных мифологических структур, культурные сопоставления и пр. Но, упрощая, мы можем сформулировать эзоповскую тему стихотворения следующим образом: «граждане современного русского общества, основанного на насилии и несправедливости, от рождения обречены на моральное растление».

5.1.1. Рассматривая стихотворение только с точки зрения этого содержания, мы увидим, что все оно распадается как бы на две группы литературных приемов противоположного назначения: приемы первой группы направлены на то, чтобы скрыть эзоповский текст, а прием второй группы – на то, чтобы привлечь внимание к эзоповскому тексту (см. II.3.2 и след.). Элементы первой группы мы назовем экранами, а второй – маркерами.

5.1.2. Впервые вводя термин «маркер» в II.2.5, мы указали его основную функцию – сигнальную. Здесь следует уточнить, что экран и маркер являются наименованиями функций и реализовываться они могут как в словесно выраженных стилистических приемах (например, анахронизмы в стихотворении Ахмадулиной), так и в сюжете или в отдельных элементах сюжета (весь сюжет «Варфоломеевской ночи» является экраном; подзаголовок «Из Пиндемонти», т. е. элемент сюжета, является экраном в II.1.1.1)160.

5.1.3. Наконец, экраны и маркеры могут реализовываться в разных элементах произведения, но зачастую реализуются в одном и том же элементе. В этом еще одно проявление неизменно двойственной природы эзоповского высказывания. То же название «Варфоломеевская ночь» является и экраном и маркером: от одного читателя оно скроет, что речь идет о современности, но другого читателя, привыкшего к нарицательному употреблению этого же выражения, подтолкнет к догадке, что нижеследующий текст эзоповски зашифрован.

***

Типологическое описание употребляемых в русской литературе экранов и маркеров составит дескриптивную поэтику ЭЯ.

ГЛАВА III. ТИПОЛОГИЯ ЭЗОПОВЫХ СРЕДСТВ

1. ЭЯ и эмоциональная окрашенность текста

1.0. Прежде чем предложить классификацию распространенных в русской литературе эзоповских средств, представляется целесообразным предупредить читателя об одном бытующем недоразумении, а именно о том, что, видимо, по аналогии с баснями Эзопа и басенным жанром в целом в нетерминологическом, бытовом употреблении ЭЯ, как правило, связывают только с ироническим стилем, с произведениями сатирического и комического жанра. На самом деле принципиальной связи ЭЯ с сатирой и юмором не существует. Сатира может быть эзоповской, а может и быть открытой (ювеналовой). В эмоциональном плане ЭЯ может придавать тексту комическую окраску, но может также и патетическую, сентиментальную или подчеркнуто полемическую. По существу это уже должно было быть ясно из нашего подхода к ЭЯ в предыдущих главах; поясним это несколькими примерами.

1. 1. Патетический ЭЯ. Пример – «Стыд» А. Вознесенского, весь построенный на гневных восклицаниях:

Постыдно,Когда в Греции введена цензураИ все газеты похожи одна на другую.Постыдно,Когда Вьетнамом играют как фишкой —Лгать, лгать постыдно!161

В эзоповском контексте стихотворения (см. III.3.2) эти строфы прочитываются как протест против советской цензуры и аморально-прагматической политики советского правительства. Как мы видим, здесь нет ни иронии, ни юмора, ни сарказма – лишь публицистический пафос.

1.1.1. Пафос эзоповского текста может быть, и нередко бывает, трагическим, как, например, в нашумевшем стихотворении Нины Королевой, где внешне абстрактное негодование автора по поводу мирового зла на деле адресовано советскому строю, ответственному, среди прочих преступлений, в убийстве ни в чем не повинных царских детей. Стихотворение проскочило цензуру и было напечатано в ноябре 1976 года в ленинградском молодежном журнале «Аврора»162. Любопытно отметить, что полувеком раньше в советскую печать проскочило другое патетически-эзоповское стихотворение на тот же сюжет, написанное Марией Шкапской163.

1.2. Сентиментальный ЭЯ. В детском журнале «Мурзилка» было опубликовано маленькое стихотворение Г. Ладонщикова, которое взрослыми читателями было прочтено как эзоповское:

Улетел скворец от стужи,Славно за морем живет.Воду пьет из теплой лужи.Зерна вкусные клюет…164

Так как в русской культурной среде «стужа» часто употребляется как метафора политической реакции (ср. леонтьевское «Россию надо подморозить»), то скворец, улетевший «от стужи», превратился в читательском восприятии в аллегорию интеллигентской эмиграции. По-видимому, в вопросе об эмиграции автор представлял ту срединную общественную прослойку, которая, не осуждая эмигрантов, как это делали идейные экстремисты, все же считала эмиграцию ошибочной с патриотической точки зрения. Отсюда – сентиментальная тональность, которую придает всему стихотворению концовка: «за морем» скворец тоскует —

По Маринке, по Алешке,По приятелям своим,И немножечко по кошке,Что охотилась за ним165.

Автору этого сентиментального эзоповского стихотворения нельзя отказать в остроумии и тонком знании психологии бывших граждан тоталитарного общества.

1.3. Полемический ЭЯ. Иносказания широко распространены в нехудожественных текстах. Советская пресса использует весь арсенал тропов и риторических фигур, чтобы донести до читателя ту или иную информацию, открытая или несбалансированная публикация которой является идеологическим табу. Таковы бесчисленные эвфемизмы правительственных сообщений: кровавый террор именуется «культом личности», военная оккупация – «братской помощью», развал экономики – «отдельными недостатками». Эвфуистический стиль нередко маскирует сигнал опасности (например, многословно и напыщенно говорится в какой-нибудь статье об успехах сельского хозяйства и лишь вскользь в предпоследнем абзаце – о плохой организации заготовки кормов для скота в «некоторых районах»; для искушенного читателя содержание статьи сводится к информации: следующей зимой не будет мяса в магазинах). Рассматривая тексты-акции правительства как риторические приемы, можно обнаружить среди них даже иронию. Так, иносказательно-ироническим приемом информируется население о крахе карьеры политического лидера: указ Верховного Совета сообщает о назначении некогда всесильного министра Молотова послом в Монголию, страну, суверенный статус которой никем не принимается всерьез.

Несмотря на формальное сходство приемов кодирования официозных текстов с приемами ЭЯ в художественных текстах, между ними существует принципиальная разница. Целью риторического кодирования официоза является только донесение до читателя определенной информации. Не так в художественных произведениях.

1.3.1. Интересный случай представляют в этом плане некоторые документальные драмы, такие как «Большевики» М. Шатрова или «Защитник Ульянов» Л. Виноградова и М. Еремина166. С формальной стороны, это информативный жанр, способ ознакомить зрителя с малоизвестными фактами истории. Текст строится максимально близко к документам-источникам. (В спектакле Ленинградского Большого драматического театра «Защитник Ульянов» даже стены зрительного зала были декорированы увеличенными репродукциями архивных документов.) На деле вся эта «информативность», «документальность» выступает здесь как эзоповский экран.

Подлинный, эзоповский, сюжет